и Ху вспомнились Мацко, хижина, Ферко и совместные их охоты. Он почувствовал петлю на ноге и крестовину, на которой сидел, и завывание ветра, совсем уже необычного для той теплой, весенней ночи, что грезилась ему. Реальная же ночь становилась все холоднее и холоднее. Что-то упало во дворе, загремело, послышался чей-то вскрик, а ветер с такою силой сотрясал камышовые стены и всю хижину, что Ху совсем проснулся.
Стоял обжигающе-холодный зимний день, и холод вернул Ху к реальной действительности. Глаза его сверкнули, он забыл, что мгновением раньше, во сне, собирался нести в пещеру добычу, потому что там его дожидалась строгая самка, у которой скоро должны были вылупиться птенцы.
Пришел Ферко с охапкой камышовых вязанок, обложил ими в еще один слой хижину, понадежнее закрепил их. Ху снова остался наедине с собой, но больше не смог заснуть и уйти в свои грезы, поскольку близились сумерки, время, когда филины бодрствуют: пора охоты.
Охота — для вольных птиц! — подумал Ху и снова закрыл глаза, но понапрасну, он все равно оставался в хижине: большая река и пещера отступили куда-то далеко, и никак не узнаешь заранее, когда они снова придут в его жизнь.
За стеной метался ветер, сумерки все сгущались. Дорожку к хижине опять завалило снегом, а так как Ферко не удосужился ее размести, пес Мацко тоже раздумал гулять и не наведывался к филину.
Весь двор и, казалось, весь мир обезлюдели.
В селе, правда, изредка можно было увидеть одинокого прохожего, но каждый раз человек торопился юркнуть под защиту домов, и снова одни только лампы в окнах да подвижные силуэты за стеклами говорили о жизни.
Лишь ветер мел снег по улицам, по задворкам садов и на отдаленных проселочных дорогах.
Относительное затишье стояло в лесу. Кроны высоких деревьев, правда, гудели от ветра, и над макушками елей ветер играл на органе, но по низу, в чаще, непогоды почти не чувствовалось: густые кусты и щетина ельника хранили тепло.
Пугливые косули тоже забились в ельник, они не любили ветра, он лишал их слуха, здесь, в лесу, в такую погоду им было спокойно. Забились в свои норы зайцы, им тепло в норе, и ветер напрасно надеется потрепать их пушистые шубки.
А куда же в пургу подевались птицы?
Фазаны нашли убежище под кустами, в густом переплетении корневищ, куропатки укрылись в бурьяне вдоль опушки леса, вороны расселись по старым тополям во дворе усадьбы, синички жались друг к другу в темных дуплах, не разбирая, свое это дупло или чужое, а воробьи — те забились поглубже в скирду соломы, и никакого им дела не было до бурных наскоков и возмущения ветра.
Следует признать, что воробьи оказались умнее других пернатых, в теплой скирде уютно и не надо было, подобно воронам, цепляться за ветки, они не дрожали от страха, как синицы, которых набивалось по пять, по шесть пичуг в каждое тесное заброшенное дупло, в которое к тому же еще задувает ветер. К воробьям злюке-ветру было не подступиться. Соломенная скирда стояла надежно, как гора, в ней таились сотни укромных местечек и было тепло, словно золотистая хрупкая солома сумела удержать в себе память о летнем зное.
Суслики и хомяки в эту студеную пору спят сладким сном в своих подземных квартирах с приятным сознанием того, что в соседнем зале находится их собственная кладовая; белки отсиживаются в хорошо утепленных дуплах, они ждут часа, когда уляжется непогода и можно будет подкормиться шишками. В такую погоду по лесу рыскает, пожалуй, лишь какая-нибудь озлобившаяся от голода лиса, в надежде застичь оглушенного буйным ветром зайца на месте его отсидки.
Дремлют запорошенные снегом дальние усадьбы, скотина целыми днями стоит в хлевах, пережевывая жвачку, овцы трогаются с места только к корыту у водопоя, но и то лишь тогда, когда их очень уж донимает жажда. Вот ведь как хорошо живется коровам, те пьют у себя в коровнике, а они, бедные овцы, должны ранить копытца о жесткий снег.
— Бее… бе-е… бе-едные мы…
Пастушечья собака из породы пули и теперь старается сбить овец в отару, и бойкое тявканье ее не умолкает, пока пастух не останавливает собаку.
— Не задирайся, не то пинка у меня схлопочешь! — и пули отходит в сторонку, потому что хорошо знает, что значит «пинка схлопочешь».
Стоит предрождественская пора, полевые работы закончены, и люди, особенно вечерами, все больше сидят по домам, мирно потягивают трубки да подремывают возле печек.
Дома для батраков, что стоят на усадьбе, построены очень давно, еще при крепостном праве, и некогда — в сравнении с другими лачугами бедняков — казались чуть ли не дворцами.
Центральную часть дома занимает кухня с огромнейшим очагом и широкой печью, а справа и слева от кухни расположены жилые помещения — точнее, по одной довольно просторной комнате. Одной общей кухней пользуются две семьи, и либо они живут в мире, либо ссорятся… а в конце концов привыкают друг к другу и сживаются.
Особенно в такую вот зимнюю пору или когда обрушиваются тревоги, люди стараются держаться сообща, собираются вокруг одного очага — перемолоть новости и убить время.
Ребятишки давно в постели, и четыре-пять семейств сходятся на огонек, потому что зимний день короток, а ночь долга.
Сидят, большей частью помалкивая, лишь изредка кто-либо обронит слово, и тогда встрепенется в доме чья-то надежда или боль.
— Спи, Мацко, будь мол воля, и я бы тоже сейчас завалился на боковую! — буркнул Ферко и, приладив корзину за спину, вышел во внешний двор.
К тому времени сумерки уже совсем отступили.
Село зажило своей обычной жизнью, наполнилось разноголосицей звуков; на жестяной кровле церкви сверкнуло солнце, на улице дробно позвякивали колокольца запряженных в сани лошадей, а из печных труб поднимался столбом и растворялся в морозном мареве дым.
Вот сани подкатили к крыльцу агрономова дома.
Стоял крепкий мороз, но зато санный путь был хорош, колея тверда и накатана.
Лошади нервно плясали на месте, пока агроном и аптекарь устраивались в санях, но затем легко тронулись в гору, точно хотели согреться.
Солнце поднялось еще выше, и все окрестности вдруг засияли; это было холодное, слепящее и все же прекрасное сияние. Деревья вдоль дороги стояли неподвижно, окаменело, и дальние леса стыли в синей дымке. Звон колокольчиков весело бежал впереди упряжки, плясал по обочинам и раздавался далеко в холодном, снежном поле.
Без остановки доехали до верхней усадьбы, где компанию уже поджидал старый Варга.
— Я тут прикинул, лучше всего охота у овчарни. Перед овчарней много навоза сложено, а на
