Где только он со мной не бывал, на чем только не ездил, не плавал и не летал! Случалось, я тайком поселял его в своем номере гостиницы или Дома творчества, где порою жил и работал месяцами. Я раскатывал с ним на машине по стране, брал с собой, уезжая в поездки к родственникам или родителям в Великие Луки, мотался с ним на электричке зимой за город на лыжные прогулки — ведь собаке необходим свежий воздух. Съезжая с крутых парголовских гор, я, бывало, уложу его на шее наподобие живого пушистого воротника и со свистом мчусь вниз…
Стоило Караю почувствовать, что я собираюсь на рыбалку, он приходил в страшное возбуждение. Попробуй я хотя бы раз не взять его с собой, он, наверное, никогда бы мне этого не простил! Рыбалка была для него праздником после скучной городской жизни. И не случайно он, бывало, вдруг ни с того ни с сего приволочит ко мне в кабинет резиновые сапоги и, положив их у моих ног, всматривается в меня долгим просящим взглядом, который, казалось, говорит: «Брось-ка ты свою машинку, собирай удочки — и айда на озеро!..» И бывало, — конечно, не в тот же момент, — я начинал рисовать себе заманчивые картины поездки на дальнее красивое озеро. Эта мысль все сильнее овладевала мною… И вот уже втроем — я, мой приятель-артист (вдохновенный рыбак) и Карай — мчимся на машине по Московскому шоссе на Новгородчину.
В тот раз мы разбили палатку на берегу озера Вельё — это близ Валдая. Мы спустили моторку на воду и, оставив Карая охранять наш лагерь, укатили за острова порыбачить.
Проливной дождь прогнал нас с озера часа через три. Мой приятель, как и я, промокший до нитки, вслух мечтал, как он сбросит с себя мокрую одежду, натянет сухой тренировочный костюм, предусмотрительно захваченный с собой, и — венец счастья! — заберется в спальный мешок, который ему не терпелось обновить. У меня такого замечательного спального мешка не было, посему и мечты мои были более скромными: вернуться в лагерь, развести костер и обсушиться — не вечно же будет сеять с неба этот треклятый дождь! А потом уж — в палатку, куда я заранее набросал лапника.
Наша лодка ткнулась носом в берег. Сквозь пунктирные серебристые струи дождя, косо хлеставшего с низкого сумрачного неба, еле проглядывала оранжевая палатка, укрывшаяся под сенью ели. Карая нигде не было видно. Это вызвало на мокром лице моего друга насмешливую улыбку: «Сторож, называется! Наверное, выкопал поблизости нору и дрыхнет там». Я промолчал, так как не хотел спешить с выводами.
Друг мой первым нырнул в палатку, и тут же я услышал его вопль! Я последовал за ним — и, рухнув на брезент, разразился громким хохотом: приятель, сидя на корточках перед своим новеньким спальным мешком, произносил гневную, обличительную речь, — а из спального мешка торчала бородатая, с блестящими глазами морда Карая. Простыня прикрывала голову Карая, будто чепчик, и он удивительно походил сейчас на волка, притворившегося доброй бабушкой, чтобы съесть бедную Красную Шапочку. Когда голос моего приятеля срывался на крик, Карай — он и не думал вылезать из мешка, в котором так хорошо пригрелся! — морщил верхнюю губу, показывал клыки, и тогда раздавался негромкий, но внушительный рык.
Приятель, к счастью, обладал чувством юмора, и все закончилось тем, что мы с ним, вволю нахохотавшись, вытащили спальный мешок вместе с Караем на дождь и безжалостно вытряхнули пса оттуда…
К старости Карай стал совсем плохим сторожем — почти оглох. Но я это заметил не сразу, и опять на рыбалке. На этот раз — мы все в том же составе — жили на берегу озера Долгое. Неподалеку находился пионерский лагерь, и дети частенько проходили мимо нас, направляясь в лес или еще куда-нибудь. Однажды в полдень мы возвращались с озера, и как раз одна такая группа проходила мимо палатки. Карай, которому следовало быть начеку, даже головы не поднял — дремал себе на солнышке, спрятав морду в пушистых лапах. Он не услышал, когда мы подошли. Уже потом мой друг, образно рассказывая про этот случай, утверждал, что все происходило так: «Карай!» — Пес приподнял голову и уставился на моего друга: «Что?» — «Чужие!» — Карай вскочил на ноги: «Где?» — «Там!» (Отряд с горном и барабаном удалялся к лесу.) — «А-а!.. Я им покажу-у!..» И Карай с громким лаем помчался в противоположную сторону. Вернулся он скоро, и вид у него был такой, будто он в пух и прах разделался со всеми нарушителями нашей границы…
Уже зная, что он плохо слышит, я поражался его смущению и стыдливости, когда он чувствовал, что опять попал впросак и люди это заметили. В таких случаях он отводил в сторону глаза, опускал хвост, тяжко вздыхал. А немного погодя, пугая нас громким лаем, пулей устремлялся на мнимого врага, облаивал деревья и возвращался с чувством исполненного долга. Но никого поблизости не было, да и чувство исполненного долга было напускным. Умный пес понимал, что он стал плохим сторожем, и очень переживал.
Все это было потом, а сейчас Карай весело бежал по тротуару и не подозревал, что его ожидают большие перемены…
Несколько месяцев после ухода жены я был связан Караем по рукам и ногам — никуда не мог уехать, нигде не мог задержаться больше чем на полдня: все время помнил, что меня дома ждет Карай, что он не из тех собак, которые в отсутствие хозяина стащат что-либо из продуктов или, не сдержав себя, напачкают на пол. Карай будет терпеть и дожидаться меня. Скорее мочевой пузырь лопнет — и такие случаи бывали у псов, — чем оплошает.
Но меня ждала работа, деловые поездки. Я не мог все время сидеть дома и дожидаться, как манны небесной, весны, когда смогу отвезти Карая на станцию Куженкино, где в старом доме проводят лето мои родители. Весны этой я и не дождался. В один прекрасный день я узнал, что мне срочно нужно ехать за границу: выезд через неделю. Куда девать Карая, который всю свою жизнь прожил со мной? Усыпить, как советовали некоторые? Глупости! Никогда!.. Отдать кому-нибудь? Не каждый согласится взять взрослую, пожалуй, уже старую собаку. Тот, кому нужен пес, возьмет в клубе щенка и воспитает сам. Почти все так и поступают.
А у родителей моих маленькая тесная квартира, и в ней полно внучат.
Я звонил своим друзьям, умоляя взять Карая на месяц, ну от силы — на два. Ранней весной я отвезу его в Куженкино, и дело с концом. Правда, потом снова придет осень, зима. Мои родители закроют дом на замок и уедут в город. Но до этого еще было далеко — мне не хотелось думать, что будет потом… Главное — куда устроить Карая сейчас?…
Он сразу понял, в чем дело. Эта собачья интуиция всегда меня поражала. Бывало, я еще и чемодан не достал с антресолей, не стал укладываться, а он уже нервно бегал по комнате, глядя на меня умоляющими глазами, дескать, возьми и меня с собой. В общем, грустил, переживал…
