Наконец, служителя его поймали и заперли в тут же наскоро починенную клетку.
А бедная, измятая Топтыгиным Чушка долго после этого болела…
VI Последние приключения.
В конце лета я был приглашен в Харьков.
Образование Чушки-Финтифлюшки в это время еще не вполне закончилось; я хотел сделать из нее блестящую артистку.
В одно утро я притащил к ней маленькую тележку, надел хомут и привязал оглобли, а потом попробовал запрячь свинью.
Очевидно это ей показалось очень неудобным; она начала биться, порвала свою упряжь, даже сломала передок коляски, но ничто не помогло: я все-таки ее запряг.
В конце концов Финтифлюшка получила достаточно высокое образование, чтобы не понять, чего от нее требуется.
А я говорил:
— Теперь моя Чушка покажет всем, этим презирающим свинскую породу, что она может исполнять все обязанности лошади.
И она доказала.
Раз я сидел на клетке Финтифлюшки и обдумывал программу следующих выступлений. Ко мне подошли приятели.
— Едем завтра обедать компанией в ресторан «Старое Бильвю!» — весело предложил один из друзей.
— Хорошо, — отвечал я, — охотно поеду, но только не иначе, чем на свинье.
— Еще лучше!
Уговорились о часе. На следующий день я выезжал из цирка в коляске, запряженной свиньею.
Толпа детей провожала меня.
За мной неслись крики, хохот, визг.
— Свинья! Гляди, свинья!
— Вот так конь!
— Не дотащить!
— Привезет в хлев!
— Тащи и нас!
— Вываляй Дурова в луже!
— По Сеньке и шапка!
Всего и не припомнишь, что кричали нам вслед.
Но вот мы попали на большую Екатеринославскую улицу. Здесь началось для нас настоящее торжество. Извозчики, ехавшие на вокзал и с вокзала, сворачивали перед нами с дороги; прохожие останавливались; кучер конки, увидев толпу, и не зная в чем дело, взялся за рожок.
Да, в эту минуту Финтифлюшка должна была бы чувствовать себя весьма важной особой.
Кучер смотрел на нас во все глаза. Он так засмотрелся, что невольно остановил лошадей, и рожок выпал из его рук. Пассажиры приподнялись и, как из ложи в цирке, хлопали в ладоши, крича:
— Браво! Браво!
Под эти крики и аплодисменты я мирно ехал на обед, но едва я остановился у ресторана, как точно из-под земли, вырос полицейский. Он грозно крикнул:
— Кто разрешил вам ехать по городу на свинье?
— Никто, — спокойно отвечал я, — просто у меня нет лошади, и я еду на свинье.
— Хорошо, так и запишем в протокол. А пока что, я требую, чтобы вы немедленно возвратились в цирк со своей скотиной, но только глухими переулками: вы не должны собирать толпы любопытных.
И нам пришлось возвратиться обратно, как говорится, не солоно хлебавши.
А спустя несколько дней, меня потребовали на суд к мировому судье.
Меня судили за то, что я ездил на свинье по городу. Меня обвиняли: 1) за неустановленную езду; 2) за нарушение общественной тишины; 3) за неразрешенную рекламу.
Я отвечал:
— Законом не предусмотрена езда на свиньях, — следовательно, противозаконного я ничего не делал. Общественной тишины я не нарушал, так как свинья, отлично выезжена, ехала по той стороне улицы, по которой езда разрешена, и во все время пути ни разу не хрюкнула…
Эти слова были встречены хохотом собравшейся на суде публики.
— Я не виноват и в том, что будто бы устроил своей поездкой неразрешенную рекламу, — продолжал я, как ни в чем не бывало, — да и какая реклама? Ведь на коляске не было надписей, а на мне не было клоунского костюма. Я ехал в штатском платье и только позволил себе курить папироску и раскланиваться со своими знакомыми. В нем же тут реклама?
— Ведь все вас знают, возразил пристав.
— Чем же я виноват? В таком случае мне вовсе нельзя выходить на улицу, — каждый мой выход будет неразрешенной рекламой.
В конце концов я сказал:
— Напрасно люди с таким пренебрежением смотрят на свиней. Это глубоко несправедливо. Свинья, как это с первого раза ни странно, именно из чувства чистоплотности валяется в грязи: она старается этой грязью стереть микробы, которые находятся на ее теле. Короткая шея мешает ее свободным движениям, и она не может чесаться, как другие животные; дайте ей другое воспитание…
Смех и шум; мировой судья звонит в колокольчик; я кончаю, не обращая внимания на шум:
— Напрасно меня обвиняют. Я хочу доказать, что свиньи могут приносить пользу, перевозя продукты, как перевозят за границей собаки молоко. Я хочу доказать, что свиньи приносят пользу не только после своей смерти, когда их мясо идет на прихотливый стол человека, но и при жизни…
Публика аплодировала. Мировой судья не позволил мне больше говорить и вынес оправдательный приговор.
Вскоре после этой истории мы уехали на юг.
В греческом зале моего уголка между мраморными колоннами сидит на качающейся трапеции, привешенной к красивой витой колонке, великолепный арра. Это — крупный попугай, синий, с ярко-оранжевой грудью, белыми, расписанными черными полосами щеками, темным подбородком и тускло-зеленым теменем.
В этой окраске что-то восточное, персидское.
Сидит арра на своей трапеции около двух лет, никогда не слезая с места.
Некоторых попугаев приковывают цепочкой, надев им на ногу металлический браслет; мой арра у меня носит на ноге браслет, но с цепью он не знаком.
Его соседями была пара маленьких попугайчиков — неразлучников: розовый и белый какаду, два попугая — зеленый и серый Жако, прекрасный подражатель различных звуков. Все они сидели в своих никелированных клетках и не бросались так в глаза посетителям, как арра.
Почему не слезает никогда со своей трапеции арра? Он не слезает даже весною, когда открыты двери на балкон и в сад, в саду лазают, по деревьям, на свободе, перепрыгивая с ветки на ветку, обезьяны, а товарищи арра — попугаи — перелетают с дерева на дерево и лазают сверху вниз, на землю.
В это время сад полон веселых звуков; по его дорожкам среди деревьев, мелькают самые разнообразные зверки, резвящиеся на свободе. Здесь у меня и барсук, который, наигравшись, роет себе под деревом нору, и Лиса Патрикеевна; перебежав вдоль забора, она прячется в кустах крыжовника; здесь индюшки, куры, петухи, цецарки… Все они разгуливают на свободе по всему саду, и даже Мишка Топтыгин, охватив своими могучими лапами толстый ствол старого дуба, с блаженным ревом то лазает, то комично спускается на землю, стукаясь задом о древесные корни.
А арра и не думает слезать со своего «заколдованного» места, несмотря на радостные крики и песни птиц, доносящиеся до его слуха из сада. Что же это значит? Почему он не слетает?
