Человеческие зародыши в возрасте нескольких недель ясно свидетельствуют о том, что дальние наши предки когда-то были… рыбами. В этом юном возрасте шеи зародышей всех людей наделены жаберными щелями, с которыми акулы до сих пор не желают расстаться.
Нам они совершенно не нужны, эти щели, и, появившись на время, как древний бесполезный атавизм, потом навсегда зарастают (у некоторых, впрочем, остаются незаросшие шейные фистулы). С открытием биогенетического закона теория Дарвина получила мощное подкрепление. Теперь, не забираясь даже далеко в глубь геологических напластований, оставшихся от минувших эпох, можно было по эмбрионам животных судить об их доисторическом прошлом: кто от кого произошел. Кардинальная формула демократов «все произошли от всех» нашла свое реальное выражение и в биологии: все мы, дети Земли, одетые в шерсть, перья и чешую, произошли от одного корня – от рыб.
Но от каких рыб? И кто породил самих рыб?
Это и хотел установить знаменитый немецкий биолог и дарвинист Эрнст Геккель, когда снаряжал экспедицию в Австралию: на охоту за эмбрионами неоцератода. Ведь эта древняя рыба, как тогда решили, наиболее близка по крови к тем загадочным существам, которые триста миллионов лет назад стали нашими предками.
У Геккеля был друг Пауль Риттер, богатый фабрикант из Базеля. Он обычно финансировал исследования Геккеля. Он дал деньги на экспедицию. Ученик Геккеля профессор Рихард Семон согласился возглавить ее.
В августе 1891 года Семон прибыл в Австралию. Доктор Крефт, описывая неоцератода, уверял, что тот живет в солоноватой воде, ест растения и в засуху закапывается в ил. Все это оказалось неверным. И Семон потратил только даром время, поверив Крефту и охотясь за рыбой в устьях рек Бенет- и Мэри-Ривер, где вода была солоноватой. Там никто и не слышал о такой рыбе.
Тогда, покинув побережье, Рихард Семон отправился в глубь страны. Он знал, что неоцератоды откладывают икру на растениях. Икра крупная, почти сантиметр в поперечнике.
Казалось бы, нетрудно ее заметить. Но Семон ее не находил. День за днем, неделю за неделей обшаривал он водоросли и подводные травы, но икры не было. Теперь искал он уже не один: профессор Спенсер, биолог из Мельбурна, решил провести отпуск в охоте на неоцератода. Но прошел месяц, отпуск кончился, и Спенсер вернулся в Мельбурн. А Семон все лазил по тростникам по пояс в воде: искал драгоценную для науки икру.
И наконец – о удача! Три икринки! Вот они – три матовые бусинки на зеленом стебле! Сначала он не поверил своим глазам. Но сомнений не было: это икра баррамунды!
– Баррамунды? Нет, мистер, дйелле.
Австралийцы, которые помогали одержимому чужеземцу искать иголку в стоге сена, дружно качали головами.
– Нет, не баррамунды. Это икра дйелле.
У Семона опустились руки. Но тут он подумал (и не ошибся): может быть, Крефт и здесь все перепутал, может быть, неоцератода на его родине называют не баррамундой, а дйелле.
– А какой он, дйелле?
Ему рассказали какой. Показали и обглоданные его кости, и Семон понял, что нашел то, что искал: дйелле несомненно та рыба, ради которой он приехал так издалека.
Теперь, когда все знали, что их гость ищет икру дйелле, дело сразу пошло на лад. В первый же день выудили из воды двадцать три икринки. Они сейчас же были отправлены в банки со спиртом.
Семон вставал с зарей и бежал на реку. Охота продолжалась. Новые икринки с эмбрионами, таящими тайну нашего филогенеза, тонули в спирте, суля науке большие открытия.
Но вдруг все кончилось: не стало икринок, никто не находил их больше.
Причина их исчезновения открылась Семону, когда однажды вечером он вернулся в деревню. Деревня ликовала: на костре, брызгая жиром, жарилась большая рыба с четырьмя плавниками. Семон понял, что последняя самка из местных дйелле попала в сети к рыбакам. Это ее икрой наполнял он пробирки. А теперь она мертва.
Уже начался сезон дождей, п обитатели деревни, в которой Семон жил, захотели переселиться на новое место. Они ушли, а незадачливый охотник за икрой уехал на небольшой остров между Австралией и Новой Зеландией. Там решил ждать новых инструкций из Европы. Наконец инструкции и деньги прибыли, и на следующий год Семон опять стал частым гостем в камышах Бенет-Ривер. Но теперь он не был так наивен, как прежде. За каждую икринку назначил премию в 25 долларов, но при условии, что никто в деревне не должен ловить и есть дйелле. Дело быстро продвинулось вперед.
Семон заспиртовал и привез в Европу семьсот икринок неоцератода. Эмбрионы, заключенные в них, были разного возраста. И когда Семон стал изучать их, его глазам открылись все фазы онтогенеза древнейшей из рыб.
А онтогенез ведь своего рода краткий конспект филогенеза. Биологи, которые сумели его расшифровать, немало узнали о наших предках до обезьяны.
Сначала морскими червями. Зоологи, правда, не без сомнений считают, что древние предки рыб и всех вообще позвоночных (в том числе и человека), так называемые хордовые животные {66}, произошли от каких-то первобытных червей. Ланцетник, маленькая, похожая на лист ландыша «рыбка» без плавников, без костей, без зубов и без челюстей (но с хордой!), которая, зарывшись в песок, процеживает через рот воду, выуживая детрит и планктон, представляет собой, пожалуй, наименее искаженный живой «портрет» наших давно вымерших предков, когда они уже не были червями, но не стали еще и рыбами.
Потом за созданиями, похожими на ланцетника, появились бесчелюстные перворыбы, от которых уцелели ныне одни лишь окаменевшие кожные (!) зубы. Знаменательный момент: природа изобретает зубы! «Зубастым», плакоидным панцирем, кольчугой из мелких острых зубов, одела она с головы до хвоста своих первых позвоночных детей. Потом часть зубов, которым тесно было на коже, переместилась в рот, на челюсти. К тому времени у древних перворыб уже были челюсти.
Мир стал кусаться! Зубы на панцире преобразовались затем в чешую. Но акулы сохранили их и на коже – она у них до сих пор «зубастая» – с плакоидной чешуей.
Тут случилось великое переселение рыб из морей в реки. Возможно, что в пресные воды бежали они от хищных ракоскорпионов, предков и родичей уже известных нам мечехвостов.
Из рек и озер вышли на сушу первые четвероногие. Рыбы, обитавшие здесь триста пятьдесят миллионов лет назад, дышали жабрами и легкими. Без легких они бы задохнулись в затхлой, бедной кислородом воде первобытных озер.
Одни из них зубами-жерновами жевали растения (так называемые настоящие двоякодышащие). Другие, кистеперые, ели всех, кого могли поймать. Нападали из засады и, хватая добычу, отравляли ее ядом. Он стекал из нёбной железы вниз по канальцам на зубах (если только ихтиологи не ошиблись, решив, что межчелюстная железа кистеперых рыб была ядовитой).
