Лишь один раз, решив передохнуть и прислушаться, черный леопард перестал вылизывать раны и услышал зов матери — далеко, на склоне соседней горы; ее глубокое, похожее на кашель рычание звучало как приказ застывшему от ужаса ночному лесу хранить абсолютное молчание, и лес подчинился.
Пробуждение от ленивого сна на свежем воздухе — одна из малых радостей жизни, которую слишком часто либо не замечают, либо считают просто недоступной в тех местах, где человек воображает себя чрезвычайно занятым «полезным трудом». Лежать на мягкой лесной траве, слушать негромкий рокот моря и видеть над собою густую зеленую листву, пронизанную солнечным светом, а потом позволить себе соскользнуть в легкий поверхностный сон и плыть в нем, подобно рыбе в теплой мелкой заводи… Такой сон никогда не напоминает погружение в холодные темные глубины вод, где тебя могут подстерегать всякие неведомые кошмары; после такого сна человек просыпается с улыбкой на устах.
Именно так и случилось; он улыбнулся и вытянулся на спине; ноги, раздвинутые в стороны, торчали наружу; сухие листья шуршали у самого лица. Он полежал так минутку, улыбаясь и щурясь от удовольствия, как кот, потом быстро сел, выбросив вперед руки, вскочил и бросился бежать вниз по тропинке, почти не разбирая пути, точно спасающееся от преследователя животное или опытный танцор, у которого рассчитан каждый прыжок. Последний отрезок тропы, где она, извиваясь, спускалась к желтому песчаному берегу маленькой, укрытой среди скал бухточки, был значительно круче, и здесь он шел осторожно, порой в поисках равновесия хватаясь за выступ скалы или за сучковатую кривую ветку, а один раз даже остановился, любуясь безбрежным океаном, простиравшимся до самых ледяных торосов Антарктики на многие тысячи миль к югу. Он смотрел на вспухавшие ряды волн, мчавшиеся к утесам, величественные громады, взрывавшиеся хлопьями белой пены и грохотом прибоя после финального броска на черные скалы. С наслаждением полюбовавшись морем, он спрыгнул вниз, прямо в последнее солнечное пятно на берегу, и быстро прошел по коридору речного ущелья, густо заросшего деревьями с темно-зеленой листвой, к своему лагерю.
Пещера, в которой он поселился, была отлично расположена и недаром выбрана в качестве жилища ее многочисленными предшествующими обитателями. Она была не слишком глубока, а потому довольно хорошо освещена солнцем даже в эти послеполуденные часы. У одной из ее стен бил небольшой родничок, и вода стекала по заросшему мхом и папоротником-адиантумом в естественный, выдолбленный в камне резервуар, а стена деревьев перед входом отлично загораживала от ветра. Было приятно, испытывая душевное волнение, отыскать где-нибудь в куче мусора старую косточку и думать, что когда-то давным-давно, может быть тысячу лет назад или больше, другой человек сидел на этом же самом месте и слушал тот же морской прибой и, возможно, то же тихое журчание родничка, даже не представляя себе, что в мире есть и другие народы, и безоговорочно считая лишь собственный народ хозяином и высшим смыслом мирозданья. Однако теперь внутренний вид пещеры стал иным. В углу, под выступом скалы, стояла раскладушка, аккуратно застланная серым одеялом с подвернутой простыней и подушкой в белой наволочке.
Выступ над нею занимали рюкзаки, керосиновая лампа, коробки с едой, котелки и сковородки, а на полу у выхода был устроен очаг, аккуратно обложенный камнями, возле него стоял походный столик, три складных матерчатых стула, керогаз и рашпер. Центральная часть пещеры почти вся, насколько это оказалось возможно, была выложена кусками плавника, подобранными на берегу; некоторые куски дерева явно сохранили еще остатки белой и синей краски и корабельного свинцового сурика.
На столе лежала аккуратная стопка страниц с отпечатанным текстом, прижатая сверху каким-то древним каменным орудием с дыркой посредине, теперь выполнявшим функцию пресс-папье, а рядом со стопкой бумаги виднелся буклет, на обложке которого было написано: «Клиффорд Тернер, бакалавр. Заметки о южноафриканском леопарде». У стола, на двух прямоугольных чурбачках, пристроилась портативная пишущая машинка, а рядом — портфель с именной табличкой:
«К. Б. Тернер». Клиф положил книгу на стол, присел на корточки и, насвистывая сквозь зубы, принялся укладывать растопку для очага. Он был высокий, худой, широкоплечий; впрочем, широкие плечи только подчеркивали его худобу, как и вылинявшие голубые джинсы, тяжелые ботинки и болтавшаяся на нем охотничья рубашка цвета хаки с расстегнутыми пуговицами. Когда дымок над кострищем стал завиваться кольцами, Клиф повернулся и посмотрел на заходящее солнце; в ярком свете трехдневная щетина на его довольно-таки крепком подбородке вспыхнула червонным золотом, как и рыжеватая шевелюра — длинная, роскошная грива до плеч. Однако из-за небритых щек и слишком густого загара он казался старше, чем был на самом деле.
Клиф Тернер никогда не отнес бы себя к «привилегированным» молодым людям, описывая свой жизненный путь, и все же однажды ему пришлось весьма серьезно задуматься над этой проблемой после спора с приятелями из Кейптаунского университета и постараться отыскать более четкое определение собственной жизненной позиции. Случилось так, что они, все шестеро, были англоязычными южноафриканцами в четвертом поколении. Они не раз уже обсуждали тот факт, что чисто случайно оказались белыми, имели неплохую материальную поддержку со стороны вполне обеспеченных родителей, и теперь у них возникло желание по мере возможностей оправдать возложенные на них надежды всего южноафриканского сообществ, то есть всех — чернокожих, цветных и белых — граждан ЮАР. Уже сам по себе этот факт, а также их потребность дать рационалистическое объяснение некоторым явлениям в жизни их страны были, видимо, результатом политики Южной Африки, а не просто обычным студенческим стремлением к равноправию. Это было конечно же проявлением горячего желания как-то восстановить равновесие в обществе и чувства вины за собственное благополучие перед лицом вечного бесправия и неприкрытой нищеты.
Во время срочной службы в армии он очень много читал — для чтения там были и время, и возможности — и при этом умудрялся не казаться другим ни чокнутым, ни букой. Отшельник по природе, он тем не менее пользовался среди солдат всеобщим расположением, потому что — по крайней мере внешне — производил впечатление всегда веселого и физически сильного человека и к тому же никогда не афишировал своего пристрастия к чтению и любимым авторам. Это были главным образом современные зоологи и философы. Клифа чрезвычайно занимали мысли о месте и ответственности человека как представителя животного мира перед прочими обитателями столь небольшой территории, как земной шар, и он во многих отношениях благодарил судьбу за то, что живет именно в Южной Африке: это было интересно как с географической точки зрения, так и с точки зрения зоолога, имеющего возможность изучать поведение редких животных и людей в «полевых условиях».
