Верблюды не капризничали. И Мишка безропотно шёл вразвалочку, замыкая собой шествие зверей.
Что ни говори, а приятно прогуляться после тесного товарного вагона, который немногим больше клетки в зверинце.
А уж какую это доставило радость берлинским ребятишкам, и описать нельзя!
Народа на тротуарах всё прибавлялось и прибавлялось. Весть о необычной процессии пронеслась по городу, словно о ней передали по радио. Мальчишки, а, по правде говоря, за ними и девчонки неслись, как на кроссе, со всех улиц туда, где вышагивал по мостовой слон, за ним напыщенные верблюды и в самом конце толстенький и низкорослый мишка.
Да, полиции в тот день работы хватало. Полицейские стояли цепочкой по краю тротуаров, сдерживая напор толпы. Вот-вот, казалось, где-нибудь прорвётся эта цепь и какой-нибудь малыш бросится обнимать мишку. Ведь мог же такое учудить Слава.
Нет, Славы-то и не было среди сотен мальчиков и девочек, да и взрослых, конечно, которые любовались звериным парадом на улицах Берлина.
Звери уже подходили к гостинице, а Слава ещё лежал в кровати и продолжал смотреть на один какой-то лепной завиток в углу потолка. Что это было: лень и желание понежиться в постели? А может быть, он не понял дежурного, не знал, что Мишка-валдаец, о котором так думалось и мечталось, вот здесь, в нескольких шагах от гостиницы?
Трудно сказать, что заставило Славу после телефонного разговора снова лечь в постель, вместо того чтобы быстро, по-военному, одеться и выбежать на улицу. Это было какое-то оцепенение. Ещё вчера, едучи из лагеря смерти в Берлин, Слава молчал. Такого с ним не бывало за всю его жизнь: несколько часов в автобусе — часов, а не минут — и ни одного слова. Правда, молча ехали почти все туристы. Но всё-таки то здесь, то там люди иногда негромко переговаривались. А Слава как бы онемел. И виденное в лагере не покидало его; он как бы увёз с собой все эти «хитрые домики», страшные фотографии, пирамиды детских ботинок…
Вечером в Берлине он ужинал, но делал это скорее по привычке, чем потому, что ему хотелось есть. Когда Слава стелил постель, Яков Павлович спросил его:
— Соскучился по дому?
— А?
— Я говорю: по дому соскучился? Хочется тебе скорее в Москву, к маме?
— Хочется.
— А завтра должен приехать Дидусенко. Помнишь, как он говорил о Мишке? Чувствую я, что теперь он его привезёт и вы наконец встретитесь — дружки-приятели.
— Да, встретимся.
— Ты уже ложишься? — спросил Яков Павлович. Казалось, что он хотел любой ценой разговорить Славу, заставить его произнести хотя бы одно слово, кроме односложных междометий.
Но это не удалось — Слава снова ответил односложно:
— Угу.
Да, он был в каком-то оцепенении, и это, я думаю, мешало ему встать, одеться и выйти на улицу.
И вот, когда звериная процессия поравнялась с гостиницей, Егор Исаевич, видя, что Славы нет, вбежал в вестибюль и позвонил ему по внутреннему телефону:
— Слава?
— Я.
— Мы с Мишкой проходим мимо. Что же ты! Идёшь?
— Иду.
Он вышел на улицу, когда звериная процессия прошла вперёд. Где-то в конце квартала виднелись только розовые пятки медведя. Известно же, что все на свете мишки, когда идут или бегут, выбрасывают эти пятки, похожие на ладошки.
На тротуаре перед гостиницей было пустынно. Все прохожие торопливо шли за зверями, и Слава стоял один. Может быть, он и остался бы так, если бы какой-то немецкий паренёк, выскочивший из боковой улицы, не крикнул ему:
— Что же ты?! Беги за мной. Опоздаешь. Они уйдут.
И Слава побежал. Он запыхался — бежать пришлось довольно далеко.
Зверей догнал у самого зоопарка. Перед большими воротами слон остановился, снова опустился на колени и стал раскланиваться. И здесь-то раздались особенно громкие аплодисменты. Ведь перед зоопарком собралось много сотен людей. Здесь были мальчики, которые шли за процессией зверей от самой товарной станции. Это была как бы река: она начинается маленьким ручейком, а затем в неё вливаются сотни рек и речушек, и река становится широкой и многоводной. Так же разросся и этот людской поток.
Слон, ободрённый аплодисментами, поднялся и вдруг завертелся, как в вальсе. Он, видимо, решил продемонстрировать зрителям всё своё уменье, всю свою цирковую программу.
Вот когда надо бы Славе пробиться сквозь толпу, крикнуть Егора Исаевича и с его помощью пройти сквозь цепь полицейских к мишке. Но Слава этого не сделал. Он увидел, что медведь вдруг закапризничал. Процессия остановилась из-за слона, а мишка хотел идти дальше и он с рычанием набросился на своего поводыря. Это был молодой немец — работник зоопарка. А мишка был почти взрослый медведь — злой и какой-то совсем несимпатичный. Впрочем, разве злой, даже человек, может быть симпатичным?!
Нет, не приглянулся Славе этот мишка.
Медведь был в наморднике, почти незаметном, просто пасть его была стянута кожаным манжетом.
Укусить никого он не мог, но шума наделал много. Он рвал ремень, который держали два поводыря, глухо рычал, бросался из стороны в сторону.
Иногда Славе казалось, что у мишки на плечах виднеются два белых пятнышка, а иногда ему виделось только одно пятнышко. Медведь так стремительно вертелся, что одно пятно могло как бы двоиться в глазах.
А Слава был так растерян, что не стал пробираться сквозь толпу к этому медведю. Слава никак не мог ощутить его своим. Нет, нет, это был совсем другой, совсем чужой медведь — зверь.
Слон протанцевал свой вальс, раскланялся и прошествовал в ворота зоопарка.
За ним прошли гордые верблюды и на ремне потащили медведя, который именно теперь, когда надо было идти, вдруг решил сесть и не захотел двигаться дальше.
Бывает, что люди заботятся о человеке, вроде бы стараются ему помочь, а на самом деле только мешают, и человек этот думает: «Оставили бы они меня в покое».
Так было со Славой и его попутчиками. Все почти туристы спрашивали его: «Ну как, нашёл своего Мишку? Разыскался в Берлине твой медвежонок?» — и так далее и тому подобное. А Славу все эти разговоры только раздражали.
Вдруг до Славы дошло, что того Мишки-Мишеньки — пушистого и такого милого, можно сказать, родного — нет и быть уже не может. А здоровенный медведь — капризный и злой, даже если он и вырос из того медвежонка, — был для Славы чужим. Он напоминал ему о медвежьем ящике, а ящик этот, утыканный изнутри гвоздями…
А, что говорить… Последний разговор о медвежонке был с Егором Исаевичем, который пришёл в гостиницу за полчаса до отъезда и спросил Славу:
