Он увидел под водой две ноги, рядом — два колеблющихся перевернутых их отражения, а над ними — расплывчатые очертания плеч и головы человека. Тарка свернул от рыболова обратно на стрежень, а когда поднялся, чтобы вдохнуть воздух, снова услышал звук рожка. По дороге на косогоре между егерем и выжлятником валила стая, перед ними бежали люди с кольями в руках; они торопились к мосту у подножия холма, чтобы устроить там заслон и не дать выдре уйти в море.
Капкан остался далеко позади. Он ослабел, хрипло дышал, был весь избит, голову покрывали ссадины, в глазах стоял туман, но пес по-прежнему плыл следом за Таркой. Тарка миновал еще одного рыболова, и крошечный перовидный крючок случайно вонзился ему в ухо. Закрутилась, разматываясь, вертушка: «ж-ж-ж-ж», — пока вся блестящая нить не прошла через пропускные кольца; удилище изогнулось дугой и вновь со свистом выпрямилось, когда лопнула леска.
Тарка увидел мост, под ним на камне фигуру человека и лица наверху. Услышал крики. Человек под мостом заорал, сдернул шапку и стал махать ею егерю, который, спотыкаясь на шатких камнях, спешил вместе со стаей по красной крутой дороге. Тарка вылез из последней заводи выше моста, пробежал по мшистому, уже залитому камню и скользнул у человека между ног.
— Ату его!
Когда Менестрель с плеском кинулся в ручей, Тарка успел миновать мост. Стая неслась через проем между концом парапета и склоном холма, голоса собак звенели под фермами, отдавались эхом от стен домов на высоком скалистом берегу.
Гончие прыгали в прозрачную воду среди гниющих автомобильных шин, битых бутылок, консервных банок, ведер, старых туфель и прочего выброшенного за негодностью хлама. Один раз Тарка повернул обратно; много раз он оказывался под ногами собак. Ручей был недостаточно глубок, чтобы прикрыть ему спину, и достаточно мелок, чтобы гончие могли двигаться вдвое быстрее его. Порой на Тарку наваливалась вся стая, готовая его разорвать, а затем маленькая головка появлялась у скалы, ярдах в десяти от сгрудившихся собак.
Между валунами и скалами, обросшими ракушками и космами морских водорослей, мимо изъеденных червями столбов, отмечавших во время прилива фарватер рыбачьим лодкам, выдра уходила от гончих. С каждого столба стремительно взлетала чайка и сердито кричала на них. Наконец Тарка достиг моря. Медленно вошел в подернутую зыбью воду и нырнул, увернувшись от зубов Менестреля в тот самый миг, как через стаю пробежал Капкан. Гончие заплыли за полосу прибоя, егерь погрузился по пояс, прочие остановились у кромки лениво плещущих волн. Говорили, будто выдру загнали чуть не до смерти и, возможно, ее носит теперь где-нибудь у отмелей. Прошло еще несколько минут, и егерь вынул из-за пазухи рожок. Только он набрал в легкие воздух, задержал дыхание и сложил губы, чтобы протрубить четыре долгие ноты отбоя, как в ярде от Капкана вынырнула бурая голова со свирепыми темными глазами. Тарка посмотрел на пса и прокричал: «Ик-янг!»
Голова скрылась. Подплыв под собаку, Тарка вцепился зубами в ее брылы и потащил под воду. Пес попытался вывернуться и укусить выдру, но ему это не удалось. На поверхность стали выскакивать пузыри: пес задыхался. Гончие не понимали, что происходит. Задние лапы Капкана слабо задергались в воздухе. Егерь с трудом подошел к нему и потянул к берегу, но Тарка разжал зубы, только чтобы передохнуть; набрав свежего воздуха, он снова подплыл под Капкана и снова схватил его. Лишь когда на Тарку набросилась вся стая, он выпустил своего врага и исчез в волнах.
Еще долго после того, как выжлеца откачали и стая повалила вверх по увалу холма, чайки летали над морем у устья ручья. Иногда одна из них опускала желтые перепончатые лапы, чтобы сесть на воду, и всякий раз, вспугнутая щелканьем белых зубов, снова взмывала вверх, в беспокойно кричащую стаю. На горизонте шел грузовой пароход, волоча по небу длинный хвост дыма. Над побережьем Уэльса клубились низкие тучи. Монотонный глухой шум гребного винта доносился в мирной безветренной синеве туда, где лежал Тарка, довольный и сонный, однако не терявший из виду бледно-желтых, глаз ближайшей птицы. Наконец чайкам надоело глядеть на него, и они улетели обратно к столбам. Перевернувшись на живот, Тарка зевнул, потянулся и спокойно поплыл вдаль.
Тарка плыл на закат. Он заметил расщелину в высоком красном утесе и скользнул туда на гребне волны. Волна разбилась, не дойдя до дальнего темного края пещерки; Тарка взобрался повыше, на выступ, куда не доставал прибой, и свернулся на холодном камне. Проснулся он, когда бакланы и чайки летели с тихого, как сумерки, моря на утес, где был их ночлег. Внизу, в каменных чашах между скалами, уже поднялась крутая зыбь — начинался прилив; среди зеленых и красных водорослей забегали в поисках пищи креветки и крабы. Внезапно недвижные прежде водоросли разметались под ударами выдриных лап. Тарка нашел краба, вылез с ним из воды, но краб оказался горьким, и, бросив его, Тарка двинулся на глубину.
С вечерним приливом к берегу подошла стая сельди, за которой следовали дельфины; когда они всплывали наверх набрать воздуха, их черные шкуры поблескивали в волнах. Некогда у этих теплокровных млекопитающих были уши, лапы и шерсть, но теперь их ушные раковины сделались крохотными, как острие колючки, а пятипалые лапы превратились в ласты. Их предки, в стародавние времена принадлежавшие к тому же клану, что предки выдр и тюленей, рано ушли в море и приспособились к жизни в новой стихии, когда тюлени еще ходили по суше. Детенышам, рожденным под водой, не нужна материнская спина, чтобы подниматься к животворному воздуху, ибо наследственная привычка превратилась у них в инстинкт.
Старый самец подпрыгнул с откоса волны неподалеку от Тарки и упал с громким плеском на спину, чтобы стряхнуть с кожи рачков-паразитов. Рядом самка кормила дельфиненка. Лежа под ней брюхом кверху, он вдыхал воздух, когда мать всплывала и кувыркалась. Тарка поймал сельдь и с удовольствием съел ее, сидя на камне, но, когда нырнул еще раз, увидел, что рыба ушла.
Неделю Тарка спал в заброшенной печи для обжига извести на лугу над ручьем, который спускался с небольшого отрога, куда не достигал прилив. В то время как выдра обследовала верховья, над болотами и пустошами прошли дожди, ручей вздулся, и Тарку вынесло обратно в море мутным ревущим потоком. Он направился на запад под высоким береговым обрывом, откуда каскадами низвергалась вода; днем отдыхал на поросших папоротником увалах.
Однажды Тарка проснулся от каких-то ужасных, невнятных звуков, которые струились по ветру высоко над ним. Он приподнял голову и услышал свист — казалось, с неба устремились на жертву соколы. С грохотом посыпались осколки камней, затем в воздухе мелькнули олень и три гончих и свалились со скалы. Снова наступила тишина, но скоро утесы зазвенели от криков морских птиц и галок. Слетелись вороны и канюки. В воздухе мелькали черные, белые, бурые крылья, раздавалось карканье, призывные крики и пронзительный визг. Около часа птицы дрались, отталкивая друг друга, но вот из-за восточного отвеса берега показалась моторка с человеком в красной куртке и распугала их. Увидев Тарку, спускавшегося с выступа, чайки окружили его шумной стаей, но он добежал до моря и нырнул. А ночью, когда, сидя на валуне, он ел угря, ветер донес до него запах Белохвостки.
