Однажды Тарка проснулся от каких-то ужасных, невнятных звуков, которые струились по ветру высоко над ним. Он приподнял голову и услышал свист — казалось, с неба устремились на жертву соколы. С грохотом посыпались осколки камней, затем в воздухе мелькнули олень и три гончих и свалились со скалы. Снова наступила тишина, но скоро утесы зазвенели от криков морских птиц и галок. Слетелись вороны и канюки. В воздухе мелькали черные, белые, бурые крылья, раздавалось карканье, призывные крики и пронзительный визг. Около часа птицы дрались, отталкивая друг друга, но вот из-за восточного отвеса берега показалась моторка с человеком в красной куртке и распугала их. Увидев Тарку, спускавшегося с выступа, чайки окружили его шумной стаей, но он добежал до моря и нырнул. А ночью, когда, сидя на валуне, он ел угря, ветер донес до него запах Белохвостки.
На рассвете Тарка уже плыл у подножия Большого палача; он шел по следу, пока восходящее солнце не усеяло бликами морскую гладь, не напоило золотом эфира облака над холмами Уэльса.
В сумерках крысы, рывшиеся в водорослях, которые отлив оставил на побережье Дикой груши, дружно запищали, втянув острыми носиками мускусный запах «водяных ласок». Стуча зубами, они кинулись врассыпную, когда среди них промчались галопом их самые страшные враги. Вот одна крыса взлетела в воздух и вновь упала, прокушенная насквозь. Выдренок не был голоден, он убил ее просто так, для забавы. Затем нырнул за Белохвосткой, которая заботилась о выдрятах с тех самых пор, как их мать попала в капкан под водопадом.
Шесть часов спустя на побережье появился Тарка. Его свистящие, резкие крики пронзили плеск и удары волн на узкой прибрежной полосе из крошеного глинистого сланца. Тарка прошел по следу до выдриной постели под скалой и опять сбежал к морю. В заводи за Шиповниковой пещерой он снова почуял выдру. На дне лежала плетеная ловушка — верша с чем-то, что медленно поворачивалось то туда, то сюда вместе с лентами водорослей. Из щелей между прутьями торчали щупальцы темно-синего омара. Наевшись до отвала, омар пытался выбраться наружу, оставив выдренка, которого он пожирал. Выдренок не нашел выхода из верши, куда залез во время прилива, намереваясь съесть омара.
«Хью-и-ик!» Тарка не знал, что такое смерть. Ему никто не ответил, и он поплыл дальше среди мерцающих точек, испещрявших зыбь.
Бабье лето осеннего равноденствия, когда из поднебесья на папоротники звонкой трелью льется грустная песня жаворонка, внезапно сменили бури. Они срывали с деревьев листья, с ревом взбивали воду, закручивали барашки и развешивали на скалах белопенные гирлянды. Звезды и верхушки утесов все глубже тонули в туманной мгле, пока Тарка двигался на запад. Как-то ночью, когда он пил в заводи под небольшим падуном, его напугало громкое завывание; оно откатывалось от стен тумана, отголоском звучало вдали и опять возвращалось чуть слышным эхом, словно призрачные гончие вели во тьме гон. Тарка скользнул в воду и спрятался под водорослями, но мерные звуки не приносили вреда, и он перестал их замечать. На Бычьем мысу, на камне под белой башней маяка, сирены которого оглашали море, предупреждая моряков о смертоносных рифах, Тарка снова нашел след Белохвостки и радостно засвистел.
Так, пробираясь под каменистыми осыпями по бухточкам, где валялась ржавая обшивка разбившихся кораблей, Тарка дошел до конца земли. Занималась заря. Торчали из серого моря скалы, вспарывали, белили бурунами прилив, идущий через залив от Кошельного мыса к мысу Морт. Одна скала возвышалась над всей грядой — это был Утес смерти. На его вершине стояла большая черная птица, из глотки которой торчали рыбьи хвосты. Ее мокрые крылья были раскинуты в стороны, чтобы уравновесить набитый зоб. Это был большой баклан, прозванный рыбаками Пастором. Каждый день до наступления сумерек он стоял в этой неудобной позе на Утесе смерти, покачиваясь под грузом проглоченной рыбы.
Утес смерти и Пастор на вершине.
Устав бороться с валами, что накатывали с океана, Тарка повернул у Утеса смерти и поплыл к земле. По угорью, покрытому ломаными корнями кермека и осколками серого камня, взобрался на тропу, отгороженную со стороны моря железным тросом. Соленые ветры разъели железо, превратили его в ржавую труху. Вереск над тропой оказался крепче железа, но его побеги были еще более обнаженные, чем корни.
За гребнем мыса, где не так разгуливал ветер, вереск стелился низкими кустиками. В зеленых впадинах, среди пощипанной овцами травы, росли грибы, крапчатые, как совиное оперенье. Небо все розовело, и Тарка нашел себе укрытие под разрушенным кромлехом — местом погребения доисторического человека, чьи кости давно обратились в прах и проросли на солнце вереском и травой.
Весь день Тарка проспал в тепле, а на закате сбежал вниз, к морю. Он плыл к югу наперерез течениям, которые вымывали в круче похожие на раковины бухты и неслись мимо скал в широкий залив. Длинные волны разбивались на отмелях, оставляя пену, похожую на грязно-белых тюленей. В барашках плавали окуни, ловили песчанок, поднятых прибоем со дна. Реявшая высоко в небе чайка увидела трепыхавшуюся на отмели рыбу и бурую ленту водорослей над ней. Чайка плавно скользнула вниз, но тут бурая водоросль стала на короткие лапы и втащила пятифунтовую рыбу на твердый сырой песок. «Кэк-кэк!» — сердито закричала чайка. «Тью-лип, тью-лип!» — галстучники вспорхнули и, трепеща крыльями, полетели всей стаей прочь. Появились новые чайки, сели рядом. Тарка пировал под шум крыльев и пронзительный визг. Насытившись, попил воды, тонкой струйкой текущей по широкому и мелкому песчаному руслу. «Хью-и-ик!» Он помчался галопом, опустив нос к земле. Взбежал на дюны, задевая сухие коробочки дикого ириса; оттуда посыпались круглые оранжево-красные семена. Мимо пустынной дороги, между засохшими стеблями крестовника и ворсянки, вверх по увалу к невозделанной вершине холма, сквозь папоротник, утесник и куманику спешил он по следам Белохвостки. Нашел голову кролика, которого она поймала, и поиграл ею, катая в лапах и свистя.
Песни жаворонков смолкли. Когда Тарка достиг вершины Пикуэльских песков, облака на востоке уже зарделись румянцем, и Дубовый холм в семнадцати милях соколиного пути казался лежащей на земле тенью. Тарка спустился в глубокий овраг, где по сухому руслу до самых прибрежных дюн росли утесник, боярышник и падуб. Овраг шел на юго-запад, стволы склонились на северо-восток, горькие и низкорослые от соли и ветра. Под кустом падуба, рождающего изуродованные цветы и лишенные колючек листья, истерзанного плющом, толще в обхвате, чем обвиваемый им ствол, Тарка забрался в кроличью нору, расширенную многими поколениями ее владельцев, и улегся в темноте.
