Уидон Скотт понимающе кивнул головой. Они не произнесли ни слова. Погонщик взял Красавчика Смита за плечо и повернул к себе спиной. Всё было понятно. Красавчик Смит припустил во весь дух.
А хозяин гладил Белого Клыка и говорил:
– Хотел увести тебя, да? А ты не позволил? Так, так, значит, просчитался этот молодчик!
– Он, небось, подумал, что на него вся преисподняя кинулась, – ухмыльнулся Мэтт.
А Белый Клык продолжал рычать; но мало-помалу шерсть у него на спине улеглась, и мягкая нотка, совсем было потонувшая в этом злобном рычании, становилась всё слышнее и слышнее.
Это носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду ещё задолго до того, как она дала знать о своём приближении. Весть о грядущей перемене какими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нём по вине богов, хотя он и не отдавал себе отчёта в том, как и почему это случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она уже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-то затевают.
– Послушайте-ка! – сказал как-то за ужином погонщик.
Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожное поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, как Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его всё ещё тут, а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз.
– Чует, в чём дело, – сказал погонщик.
Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не соответствовали выражению глаз.
– На кой чёрт мне волк в Калифорнии? – спросил он.
– Вот и я то же самое говорю, – ответил Мэтт. – На кой чёрт вам волк в Калифорнии?
Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт осуждает его.
– Наши собаки с ним не справятся, – продолжал Скотт. – Он их всех перегрызёт. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция всё равно отберёт его у меня и разделается с ним по-своему.
– Настоящий бандит, что и говорить! – подтвердил погонщик.
Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него.
– Нет, это невозможно, – сказал он решительно.
– Конечно, невозможно, – согласился Мэтт. – Да вам придётся специального человека к нему приставить.
Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишине стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и обнюхивает дверь.
– А всё-таки здорово он к вам привязался, – сказал Мэтт.
Хозяин вдруг вскипел:
– Да ну вас к чёрту, Мэтт! Я сам знаю, что делать.
– Я не спорю, только…
– Что «только»? – оборвал его Скотт.
– Только… – тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал скрывать, что сердится: – Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно подумать, что вы так-таки и не знаете, что делать.
Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо более мягким тоном:
– Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда… – И, помолчав, добавил: – Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с собой.
– Я с вами совершенно согласен, – ответил Мэтт, но его слова и на этот раз не удовлетворили хозяина.
– Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу понять! – как ни в чём не бывало продолжал Мэтт.
– Я и сам этого не понимаю, – ответил Скотт, грустно покачав головой.
А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел, как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то и дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У Белого Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял, что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его с собой в первый раз, то, очевидно, не возьмёт и теперь.
Этой ночью Белый Клык поднял вой – протяжный волчий вой. Белый Клык выл, подняв морду к безучастным звёздам, и изливал им своё горе так же, как в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашёл посёлка и увидел только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра.
В хижине только что легли спать.
– Он опять перестал есть, – сказал со своей койки Мэтт.
Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом.
– В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет.
Одеяло на другой койке опять пришло в движение.
– Да замолчите вы! – крикнул в темноте Скотт. – Заладили одно, как старая баба!
– Совершенно справедливо, – ответил погонщик, и у Скотта не было твёрдой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку.
На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились. Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла и меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя на эти приготовления.
Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил, как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который нёс чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел на крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину.
– Эх ты, бедняга! – ласково сказал он, почёсывая ему за ухом и гладя по спине. – Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмёшь. Ну, порычи на прощанье, порычи, порычи как следует.
Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяина грустный, пытливый взгляд и спрягал голову у него под мышкой.
– Гудок! – крикнул Мэтт.
С Юкона донёсся резкий вой пароходной сирены.
– Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Я выйду через заднюю. Поторапливайтесь!
Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока Мэтт выйдет из-за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье, похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать воздух, уткнувшись носом в порог.
– Берегите его, Мэтт, – говорил Скотт, когда они спускались с холма. – Напишите мне, как ему тут живётся.
– Обязательно, – ответил погонщик. – Стойте!.. Слышите?
Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина. Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния.
Пароход «Аврора» первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, – и все они стремились уехать из этой страны, так же как в своё время стремились попасть сюда.
