— Машину угробили…
— Я… Я не знаю… Я…
Пионер Георгиевич возился с ремешком мотоциклетного шлема, который все торчал на его голове. Лишь теперь инспектор почувствовал, как это сооружение из пробки и дерматина сдавливает лоб, виски. Намокший ремешок не поддавался.
Сашка содрогнулся, словно наяву увидел все происшедшее…
Трошка, стоя на скале, размахнулся, точно гранату собирался бросить, и швырнул то, что было зажато в кулаке, в воздух, в пространство над рекой. Окаменев, Сашка следил за рукой Лазарева. Сверкнув, рассыпав искристый блеск, алмаз полетел вверх… Попов видел теперь лишь темноватую точечку, забиравшую все выше, все дальше от берега. Потом на какое-то мгновение камешек остановился, истратив силы, приданные ему броском, коротко вспыхнул… Сашка вдруг в полной мере осознал происшедшее во всей его невероятности, непредставимости для него, Сашки. Грянь гром, затрясись под ним растрескавшаяся земля, оживи и запляши деревья, ничто не потрясло бы его так, как брошенный Трошкой сверкающий осколочек.
И теперь, когда камешек, замерев, будто взорвался в лучах солнца невообразимо прекрасным для Сашкиных глаз радужным светом, Попов завыл утробно, дико. Его словно со всего маха ударили под дых. В груди захолонуло. Сперло дыхание. Он чуть присел, безвольно опустив в сторону ружье. Время для него потеряло смысл. Резко выпрямился. Не разбирая дороги, кинулся вниз, ломая кусты, ударяясь о скалистые обломки, чтоб успеть приметить, догнать, подхватить, достать камешек.
Ему представлялось, что он ни на миг не упускает из вида падающий в реку алмаз — десять его собственных тысяч рублей. Анка, моторка, машина, новый дом, синие облигации с жирной тройкой — все, все падало в коричневую, бугристую от напора реку. И он с разлету ввалился в воду, окунулся с головой, вскочил, ринулся к тому месту, куда, в его воображении, юркнул, блеснув, алмаз. Но тугие струи опутали ноги. Он упал снова. Стал барахтаться, исступленно бил кулаками воду и все-таки шел, шел упрямо туда, где упал камешек, пока не оступился на глубине и река не понесла его.
Только тут он опомнился. Испугался за себя помимо воли, инстинктивно. Повернулся к берегу и увидел Трофима.
Тот спускался с утеса к тому месту, где Сашка бросил ружье. Сашка хотел закричать «стой», поперхнулся водой, забился в кашле, но не отвел взгляда от Трошки. Лазарев будто ни в чем не бывало неторопливо нашаривал ногой достаточно прочную опору в разрыхленных морозом, водой и ветром камнях. До ружья ему оставалось шагов тридцать.
Ярость ослепила Сашку. До сих пор, точно одурманенный, он не связывал исчезновение своего алмаза с Трофимом Лазаревым. Даже то, что он видел, как Трофим вскарабкался на скалу, убегая от него в какой-то глупой игре, не осмыслилось, потому что со скалы Лазарев говорил какие-то слова, на которые Сашке было наплевать. И бросок Трошки не укладывался в сознании…
Сейчас для Попова все стало на свои места.
С утеса спускался не Трошка Лазарев.
Нет. То был похититель, ничтожный завистник, мразь, втоптавшая в грязь всю будущую Сашкину жизнь, закрепленную, разрисованную, расцвеченную в мечтах такими красками, как в радужном блеске алмаза.
Сашка не закричал. Он стиснул зубы и пошел из воды так размеренно и уверенно, точно никакая вода и не путалась у него в ногах.
Орать и ругаться совсем не хотелось — ни к чему. Скорее бы добраться до голышей на берегу. Да вот же они, под ногами. И, нагнувшись, Сашка нашарил камень по руке, чуть больше гранаты-лимонки.
Видимо, Трофим краем глаза наблюдал за ним, потому что когда Сашка выпрямился и размахнулся, Лазарев оттолкнулся от утеса и мягко спрыгнул вниз.
Голыш цокнул о то место, где Трофим был секунду назад. По крутому склону защелкала оббитая мелочь.
Еще не разогнувшись после прыжка, Трошка прикрыл голову руками, чтоб какой-нибудь острый осколок не угодил ему по затылку.
«Балда! Сейчас к ружью бросится. Мне не успеть!»
И точно. Выпрямившись, Лазарев увидел, что Сашка ловко, будто на учениях, карабкается по каменистому склону к ружью. И ему оставалось каких-нибудь десять метров до него, а Лазареву — двадцать, если не больше.
«Нет, не добегу…» — подумал он, но инстинктивно бросился к оружию. Бессмысленность этого порыва была ясна для него. Только вот удержаться недостало сил. Это лишь подхлестнуло Сашку.
Лазарев чуть не наткнулся на ствол ружья, но Попов отпрыгнул и скомандовал непроизвольно:
— Стой!
Тогда Трофим сделал еще шаг вперед:
— Не дури.
— Стой! Стреляю!
— Ну! — крикнул Трошка и снова шагнул. Все-таки Лазарев крепко надеялся, что Попов бросит ружье, не хватит у него душевной слабости нажать на спусковой крючок.
Треснул один холостой выстрел, другой…
Из ствола витиевато выполз сизый дымок.
Трофим усмехнулся, но тут же вскользь подумал, что усмехаться не следовало. Совсем не нужно было усмехаться, дразнить и без того взбешенного Сашку.
Сломив ружье, Попов прошипел:
— Разрядил, гад…
— Не балбес же я…
Не успел Трофим договорить, как ружье полетело в сторону, а Сашка кинулся на него. Защититься Лазарев почти не успел, но давно выработанный рефлекс все же сработал, хоть и с опозданием. Левая рука Сашки повисла плетью, а правая ударила не в челюсть, а в грудь. Однако выпад оказался так силен, что Трошка сел. Попов продолжил нападение и лез в бой со скривившимся от боли лицом. Разъяренный Сашка бился бестолково, нерасчетливо, и отразить его приемы Трофиму не стоило большого труда. Ему даже хотелось сказать Сашке, чтоб тот успокоился, и тогда дело, мол, пойдет. Ведь известно — Попов легко справлялся с Лазаревым на занятиях по самбо. Но в этот миг Попов провел такой болевой прием, что у Трошки потемнело в глазах. И пока он приходил в себя, Сашка разбил ему губу. Тут пришла злость. Подловив Попова, Трофим сграбастал его, швырнул с обрыва в реку.
— Остынь, чумовой! — крикнул он вслед и почувствовал, как из разбитой губы по подбородку потекла кровь.
Сашка плюхнулся в воду боком, видно, ушибся малость. Тут же стал на четвереньки и схватил камень. Однако, должно быть, устал он сильно. Шмякнул камнем об воду, тяжело дыша, выбрался на берег, сел спиной к Лазареву.
— Убью!
Трофим сдержался, чтоб не бросить подвернувшееся на язык: «Раньше надо было…» — и, помолчав, нарочито лениво и безразлично ответил:
— Может быть…
— Точно.
— Я и говорю…
— Другом звался.
— Значит, звался.
— И убью, — не оборачиваясь, бубнил Сашка.
