Святослав Сахарнов - Бухта командора

Но самыми удивительными были другие скульптуры. Сначала казалось, что перед тобой маленькое дерево — переплетение веток, изогнутый ствол… И вдруг ты замечаешь человека. Одного. Второго. Целая семья. Люди, стоящие на плечах друг у друга. Голова нижнего дает начало ступне того, что сверху. Руки соседей сливаются, ноги переходят в головы… Люди растут из одного корня. Ты — это я, все мы — одна семья, уверяет скульптор.

Парень, не обращая на нас внимания, продолжал работать. Полуоткрыв рот, он напряженно всматривался в кусок дерева, словно пытаясь угадать, что в нем заключено.

Подняв инструмент, похожий на топорик, он наносил удар. Топорик врезался в чурку. Остропахнущая стружка, уступая пальцу, с хрустом ломалась.

Скуластая голова человечка показалась из дерева. Глаза ее были закрыты, человек еще не жил. Но и мастер не торопился. Он то и дело останавливался, пытаясь понять: что получается?

Старик начал передвигать статуэтки и, часто повторяя «бвана», стал уговаривать меня сделать покупку.

Крайней в шеренге уродцев стояла одноногая статуя — непонятное существо с выпученными лягушачьими глазами.

Я отсчитал горсть монет, взял статуэтку и вернулся в машину.

Странное существо стояло на одной ноге, второй служил ему хвост змеи. Рука уродца шла за спину и там соединялась с ногой. Она вливалась в нее, подобно тому, как некоторые ветви дерева возвращаются к стволу.

Но самым странным было лицо. Вместо носа — змеиная голова, рот — пасть рыбы. Изо рта торчат плоские широкие зубы. Ушей нет. Огромные лягушачьи глаза.

Отчаявшись что-либо понять в этом порождении африканской фантазии, я сунул статуэтку в чемодан.

На гребне холмистой гряды, опоясывающей речную долину, мы остановились. Тонкая желтая нить вилась внизу. Танзанийская зима — пора безводья, и река превратилась в цепь коричневых луж, соединенных между собой чахлыми ручейками.

Автомобиль тронулся, и тотчас из-за поворота поднялось сверкающее стеклом длинное изогнутое здание гостиницы. Оно свернулось как змея на плоской, снесенной бульдозерами вершине холма. В синих окнах бродили солнечные молнии. Внизу, под окнами, у подошвы холма, желтело озеро. На асфальтированной площадке перед входом грудились пестрые, как цветы, автомобили, с номерными знаками из Франции, Италии, Соединенных Штатов…

Прежде чем войти в гостиницу, я посмотрел еще раз вниз. Там в долине господствовал зной. В плотном дрожащем воздухе плавали редкие, похожие на раскрытые зонтики деревья. Под ними грудились коричневые точки — забравшиеся туда в поисках тени животные. Внизу, в озере, чернела точка. Должно быть, там сидел бегемот.

С воды поднялась птица. Она величаво сделала полукруг, приблизилась и, развернув крылья, тяжело опустилась на сухое дерево. Палевый марабу с розовой шапочкой на голове замер, без любопытства посматривая на людей и машины.

Не успели утром следующего дня мы проснуться, как сообщили: около подъезда ждет автомобиль.

На помятых серых автомобильных боках было выведено оранжевой краской: «National Game Park».

Толстый добродушный шофер бродил около машины. Он впустил в кузов шесть человек и аккуратно запер за нами дверь.

— Не торопитесь выпрыгивать к диким зверям! — весело сказал он и уселся за руль.

Улыбаясь, он рассказал, что год назад один слон в парке наелся плодов «пьянящего дерева» и растоптал человека, который поправлял на обочине дорожный знак.

— Слои большой, а человек маленький!

Затем он вытащил из кармана широченных потертых штанов ключ зажигания, мотор заурчал, машина затряслась мелкой дрожью и тронулась с места.

Спустившись в долину, мы покинули асфальт и свернули на грунтовку. Не успевала машина выбраться из одной ямы, как тут же ныряла в следующую. Все в нашем автомобиле обрело голос и подвижность: ерзали взад-вперед и крякали сиденья, тонко пели стекла, глухо хлопали и подскакивали фанерные люки в крыше.

Наконец водитель круто повернул руль и машина покатилась по двум едва приметным колеям, пробитым в траве и идущим в глубь саванны.

На горизонте показалось стадо антилоп — зебры и гну.

Услыхав машину, первыми забеспокоились гну. Они по очереди вскидывали горбатые короткие шеи и, размахивая коровьими с кисточками хвостами, неуклюжими прыжками неслись прочь.

Зебры оказались храбрее. Даже когда мы подъехали совсем близко, две полосатые лошадки еще продолжали стоять, чутко поводя округлыми, вытянутыми вверх и вперед ушами и настороженно глядя на нас. Потом полосы на их телах разошлись, сжались гармошкой — зебры помчались прочь, по-лошадиному вскидывая зады и встряхивая гривами.

Выключив мотор, шофер повернулся к нам.

— Я с севера, из Мусома, меня зовут Тума, — сообщил он. — У нас зебр называют «разлинованными осликами». Хорошо, не правда ли?

Он откинулся на спинку сиденья и, довольный, захохотал.

Вечером я простился с Джосисом. Мой провожатый ехал дальше, в Додому.

— Там начинается большой фестиваль, — объяснил он. — Народные танцы и народная музыка. Вы когда улетаете домой?

— В конце месяца.

— Постараюсь вернуться и проводить вас… Все будет хорошо?

— Все будет хорошо, Джосис!

Около огромного развесистого дерева стояла автомашина. Еще издалека она показалась мне знакомой. Где я мог ее видеть?

Мы подъехали ближе — в кузове автомашины что-то блеснуло. Ну конечно! Та самая машина, над которой мы промчались, подлетая к Дар-эс-Саламу!

Около огромного телеобъектива, действительно похожего на орудие, возились три парня в рабочих костюмах и шапочках с козырьками.

Стеклянный глаз равнодушно смотрел на нас.

— Кино! — сказал Тума и важно поднял указательный палец вверх.

К объективу был присоединен киноаппарат.

Мы остановились. Тума первый раз за день разрешил нам выйти, размять ноги.

Я подошел к кинооператорам.

Каждый из парней, протянув крепкую, с жесткой рабочей ладонью руку, назвал себя:

— Дик.

— Дик!

— Дик…

Три Ричарда! Один был веселый, говорил и скалил зубы в улыбке, второй — хмурый, цедил слова сквозь зубы, третий все время молчал.

— Нас так и называют — «братья Дик», — сказал веселый. — Сидим здесь с ней уже третий месяц!

Он похлопал по спине свою кинопушку, как лошадь.

— Чудовище! — с ненавистью сказал хмурый.