От обиды Бим не чувствовал боли. Кто-то другой, не хозяин, замахнись на него палкой, — он бы сумел показать зубы, постоял за себя. Бил хозяин. Может, и не любил его Бим, но преданность свою отдавал ему, огрызнуться, броситься на него он не мог. С каждым ударом палки Бим плотнее прижимался к земле, не скулил, не просил пощады. И страха он не успел ощутить, потому что били его первый раз.
Полдня Бим пролежал у будки, уткнув морду в лапы, не пошевелился ни разу. Он не пошевелился и когда услышал шаги. Кто-то приближался к нему, на слух определил — не хозяин. Мягкий добрый голос заставил поднять голову:
— Обиделся? Обиделся, да? Так-то дураков учат!
Бим узнал хозяина Чапы, привстал. Видеть ему сейчас никого не хотелось.
— А ты, парень, не скалься! Ваш-то брат меня за своего считает. Видел я, как на тебе силу пробовали. И у нас всякие есть. Тебе вот не повезло — парень ты вроде умный, а такому достался. Не рычи, говорю!
Дед подошел вплотную к Биму, разговаривал с ним, оглядываясь по сторонам:
— Палкой-то не ласкают! Твоему-то сказал про это, так выругал меня. Я ведь не обидлив. Обидлив всегда завидлив! Своему не говори, чего сделаю!
Дед еще раз оглянулся, потрепал холку Бима и расстегнул ему ошейник:
— Вот так-то! Ишь, ты. Не продам, говорит, патрон, видишь ли, не пожалею. Себя жалей. Молоко на губах вытри, потом и ругай стариков. Беги, парень, беги!
Не Бим, сто пятьдесят рублей пропало у Николая Васильевича. Завтра в лагере останется зимовать один сторож, завтра приедет покупатель… «Неужели украли? Украли, так с ошейником бы! Сам расстегнулся? Не-ет! Не сам!»
Рядом со своими следами на жиденькой пороше можно было разобрать следы от подшитых валенок. «Он… Старый черт! Двух-то псов ему для чего? Зря вот с ним поругался утром. Надо идти…
Николай Васильевич быстро шагал к сторожке, готовил деду слова: «Ты у меня заежишься — заежишься сейчас! Пенсии-то не хватит…»
У помойки за караульным помещением Николай Васильевич увидел вдруг Бима, и злость к старику поутихла. «Неужели сам отстегнулся? А подшитые валенки?» Думать об этом было не время.
— Бим! Ко мне! — Николай Васильевич пожалел, что не прихватил поводка, сам заспешил к собаке. — Ко мне, говорю!
Бим мог, конечно, простить. Он даже обрадовался — не одинок он, нужен хозяину. То, что произошло утром, просто дурной сон.
— Ко мне! — хозяин звал Бима, а сам шел к нему, словно не он, а собака отдавала эту команду.
Оставалось несколько шагов, Бим совсем близко подпустил хозяина, отскочил от вытянутой руки прочь.
— Лежать!
Бим не вспоминал зла, но выполнить команду не мог. Властный голос хозяина воспринимался им как удар палки.
— Кому говорю! — вытянутая рука снова целилась на загривок, шаги хозяина сделались покороче, голос вдруг подобрел: — Не бойся, дурачок! Не трону!
«Не укусил бы, — подумал Николай Васильевич, — смотрит-то на меня как. Кто его знает…»
Вот так же, с протянутой рукой, утром подходил к Биму хозяин сторожки.
— Иди ко мне, Бим! Би-имушка! — Николай Васильевич остановился. Расстояние протянутой руки и еще столько же отделяло его от Бима. Руку он на всякий случай убрал, легонечко постучал себя по колену. — По-хорошему прошу, Бим. Ко мне!
«Чего это с псом? Глаза-то как меня сверлят! Не взбесился? Может, боится? Жаль, в руке палки нет. Лучше бы друг друга поняли».
Бим смотрел на хозяина. Властный, потом просительный, снова властный голос путал его собачьи мысли. Как бы он хотел подчиниться этому властному голосу — справедливому, доброму. Ни справедливости, ни доброты он не чувствовал сейчас в близком для себя человеке.
«Как же его поймать-то? Завтра покупатель… Полторы-то не валяются на дороге. А ведь укусит. Укусит, гад!»
Укусят или не укусят полторы сотни рублей — эта мысль полностью владела Николаем Васильевичем. Если бы у него сейчас был в руках пистолет, он бы не пожалел этих денег.
Бим слегка показал зубы, холодные глаза его жестко смотрели на хозяина.
«Укусит!» — вдруг обожгло Николая Васильевича. Он даже почувствовал острую боль, съежился, жалея себя.
Бим замер, чего-то ждал. Николай Васильевич поуспокоился, осторожно сплюнул поднакопившуюся слюну под ноги, тихонечко отшагнул назад, потом еще и еще.
«Денег что ли не видывал!» — не отводя взгляда от настороженных глаз Бима, чтобы не испугать его, шаг за шагом Николай Васильевич увеличивал расстояние. Прежде чем повернуться к собаке спиной, еще раз зло плюнул уже не под ноги, в сторону пса. Бормоча кому-то проклятия, Николай Васильевич шагал к дому. Бима он теперь ненавидел.
Покупатель оказался на слово верным, приехал. Чемоданы Николая Васильевича стояли собранными, с минуты на минуту должна была подойти машина.
— Здравствуйте! — приветливо поздоровался покупатель, — успел вот. А где же Дозор мой?
— Здравствуйте! Раздевайтесь! Какой Дозор?
— Вы меня извините, — спохватился и заулыбался покупатель, — нехорошо, конечно, кличку менять. У деда когда-то, у отца и у меня потом, всегда овчарки Дозоры. Да вы не беспокойтесь. Привыкнет!
Это не беспокоило Николая Васильевича. Хоть Дозор, хоть Трезор — не его дело. Беспокоило другое. Все утро он проискал Бима, а его и след простыл, словно нарочно мстил на вчерашнее.
— Так где же мой песик, — повторил вопрос покупатель, — не передумали?
— Нет-нет, — успокоил гостя Николай Васильевич. — Вы раздевайтесь! Позову сейчас, погулять его выпустил.
Николай Васильевич оставил гостя, чтобы не отвечать на новые вопросы, поспешно вышел на улицу. Морозило. Мягко опускался на землю снег, поздняя осень встречала зиму. Ни следов, ни самого Бима нигде не было. «Прячется от меня? А что если…» Простая мысль осенила его, и он ухватился за нее, поторопился вернуться в дом. Быстро открыв чемодан, он затолкал во все карманы банки мясной тушенки, извинился перед гостем:
— Я сейчас. Баночки забыл передать! — гость сидел за столом, а перед ним были разложены веером новенькие червонцы. Николай Васильевич сделал вид, что не видит их, еще раз извинился и поторопился выйти.
— Значит так, — едва отдышавшись, говорил прапорщик солдатам, — каждому по банке тушенки. Кто встретит Бима, открыть банку, и подзывайте его. Поводков всем не хватит. Режьте бельевую веревку. Вопросы есть?
Вопросов не было, задача казалась простой.
— Жду дома, отъезд из лагеря в тринадцать ноль-ноль!
До тринадцати ноль-ноль Николай Васильевич несколько раз оставлял гостя одного, выходил на улицу покричать Бима. Ровно в тринадцать у дома засигналила крытая автомашина, один из солдат постучал в дверь:
