— Мясо там спрятано. Не за одним же изюбрем пришел сюда Ангирчи! Накоптил, поди. И для себя и на продажу, чтоб припасы на зиму купить. Да леску не режь!
— На одну удочку ловить?
— Хватит, — улыбнулся участковый. — Я скоро. Чуешь, дымком попахивает?
— Нет, — признался Кузьма.
Самсон Иванович ничего не сказал и пошел по галечнику к береговым зарослям, высокий, сутуловатый. Камни под его сапогами не скрипели, не постукивали. Вздохнув, Свечин тоже двинулся к зарослям — срезать удилище. Справив снасть, Кузьма с превеликим трудом поймал пяток мух и вышел к перекату. Приглядевшись к прозрачной воде, увидел стоящие против течения рыбины. Сначала одну, потом еще и еще. Различить их на фоне пестрого галечного дна было не так-то просто: серо-зеленый хребет, пятнистая буро-желтая голова…
Прочно нацепив на крючок одну из пяти мух, Свечин закинул леску. Муха коснулась воды у самого уреза, но стремительное течение подхватило ее и понесло на быстрину, туда, где стояли рыбы. Забрасывая удочку, Кузьма потерял добычу из виду и теперь старался угадать, увидят ли рыбы наживку. Вдруг меж витых струй выскочила из реки серебристая, с радужным отливом рыбина и, описав короткую дугу, исчезла. Леска тут же натянулась, удилище едва не выпало из рук Кузьмы. Свечин дернул. Рыбина вновь выскользнула из витых струй переката, будто только для того, чтоб глянуть на Кузьму крупным ошалелым глазом, и скрылась. Свечин, вываживая, попятился.
Наконец у берега показалась крупная пятнистая голова. Рыба остервенело билась на гальке, пока Кузьма не исхитрился оглушить ее ударом камня.
Так он поймал еще три рыбины. В меру своего умения Кузьма выпотрошил, почистил их, поставил вариться.
Хотя солнце давно уже закатилось за сопки, небо меркло медленно. Река выглядела светлой полосой.
Сообразив, что уху надо чем-нибудь заправить, Кузьма полез в котомку Самсона Ивановича за пшеном и наткнулся на перевязанный бечевкой конверт из тополиной коры. Свечин пощупал его, понюхал, подавил. Кора была свежая, лежало в ней что-то упругое, пахло деревом и еще чем-то странным. Из лубяного конверта торчала лохматушка мха, а на ней светилось что-то пестрое, сухое, похожее на крылышко мотылька.
«Откуда это?» Кузьма был готов поручиться, что еще вчера тополиного конверта в котомке не было. Ведь он сам укладывал продукты.
Уха получилась на славу, как считал Кузьма, только в юшке оказалось много чешуи, и приходилось то и дело отплевываться.
Похвалили уху и участковый с Ангирчи. Когда тот вместе с Самсоном Ивановичем вышел из кустов, Свечин поначалу принял его за мальчишку-подростка. Низенький, сухонький, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом, старичонка протянул Свечину руку лодочкой и все время улыбался.
Видимо, по дороге участковый не успел, а вероятнее всего, и не стал говорить с Ангирчи о деле. После ужина, прошедшего в торжественном молчании, старичонка облизал ложку, сунул ее за онучу и сказал:
— Вверх идете…
— К корневщикам, — кивнул Самсон Иванович. Ангирчи тоже покивал головой:
— Очень Дзюба вниз торопился. Я махнул ему, чай пить звал. Не остановился.
— Ночевать пришлось бы ему здесь. Не успел бы к Радужному до темноты.
— Зачем не успел? Рано-рано ушел. Солнце над сопками не поднялось. Только свет был. Значит, ночью шел. Луна, как теперь, вполовину была.
— Вы не будете возражать, если я запишу разговор? — спросил Свечин. — На пленку.
— Пиши, начальник. На что хошь пиши. Прихватив свой рюкзак, Свечин сел позади Ангирчи и Самсона Ивановича и включил магнитофон. Это была его гордость — сам собрал: портативный, на транзисторах. В таких условиях вещь незаменимая.
Свечин задал Ангирчи несколько вопросов, заставив его повторить сказанное. Ведь старик точно назвал срок, когда Дзюба прошел здесь, — две недели назад. И время — утро. Выходит, Дзюба пришел к Радужному в полдень. Но Протопопов вроде бы не обратил внимания на слова Ангирчи. Лишь повторил:
— Торопился, наверное. Болел…
— Нет. Большой котомка был. Много корня вез.
— Много?
— Большой-большой котомка был.
— Вы ошиблись, — сказал Свечин.
— Не-ет. Ноги слаб стал, глаз — нет. Большой котомка! Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?
Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.
— Хунхуз объявился. — Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи: он, недвижный до того, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. — Его ищи, Самсон.
Кузьма подался к старику:
— Кто такой хунхуз?
Но ответил Самсон Иванович:
— Хунхузы — бандиты. Были такие когда-то. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня.
— Хунхуз Дзюбу убил, — настойчиво сказал Ангирчи.
— Почему же хунхуз этот все корни не взял? — спросил Свечин.
— Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, — сказал Самсон Иванович. — Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает — большая котомка была. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, — обратился участковый к удэгейцу, — ты здесь каждый куст знаешь. Мог Петро найти необыкновенный корень?
— Нет, однако, можно сказать. — Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. — Да — тоже можно… Если он взял корень… Корень мог и сорок соболей стоить.
— Откуда ты знаешь про такой корень?
— Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо. Своими глазами гляди. — И Ангирчи замолк, словно склеил губы.
Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.
Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:
— Я за водой.
Он понял: разговор, собственно, окончен.
Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не догадался: это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.
Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде дергающимися черточками.
«С норовом старичок, — думал Кузьма. — Но что-то он знает… Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик».
Пока Кузьма был у реки, около костра не проронили ни слова. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменело-сосредоточенному выражению. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает.
Закипел чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка холодная. Ангирчи спросил:
