Позвали свидетелей.
— Моя идея заключается в следующем, — неторопливо начал незнакомец, — нужно внести в раздел некрологов небольшое добавление к обычной форме сообщения: Имярек (упокой господи душу его!) скончался такого-то числа, месяца… Умершего лечил…
— Довольно, довольно! — прервали его издатели газеты, не давая ему договорить. — Мы согласны. Это чистейшее вымогательство, это шантаж, за который каждый из нас заслуживает пули, но мы согласны.
— Конечно, — подтвердил авантюрист, всем своим видом выражая спокойствие, — это чистейший шантаж.
— Еще бы! Но мы согласны.
Спустя четверть часа автор идеи уже покидал редакцию с тысячью песо в кармане.
Осуществление этой идеи ни в чем не противоречило законам журналистики, тем не менее они обсуждали ее еще долгое время. Однако выбора у них не было: будущее, когда истекут сроки долговых обязательств, рисовалось им куда более мрачным.
Таким образом, на следующее утро в разделе некрологов можно было прочесть:
Хуан Перес (упокой господи душу его!) скончался 28 мая 1906 года. Умершего лечил доктор Луис Понсе Сабалета…
Луис Фернандес (упокой господи душу его!) скончался 28 мая 1906 года. Умершего лечил доктор Луис Понсе Сабалета…
Педро Гонсалес (упокой господи душу его!) скончался 28 мая 1906 года. Умершего лечил доктор Луис Понсе Сабалета…
Подобная приписка была сделана в каждом некрологе.
Молодые люди предусмотрительно начали свой шантаж со знаменитого врача, имеющего большую практику, доктора Луиса Понсе Сабалеты, который, несомненно, потерял бы своих клиентов. Возможно, многие пациенты доктора Понсе, узнав из газеты о кончине лечившихся у Сабалете своих предшественников, втайне пожелали бы смерти своему врачу.
Что может быть хуже! Но именно в этом заключалась вся прелесть идеи авантюриста.
В тот же день в десять часов утра швейцар пропустил в редакцию газеты доктора Понсе Сабалету.
— Я только что прочел, — начал он, задыхаясь от быстрой ходьбы по лестнице и от негодования, — в разделе некрологов свою фамилию, где заверяется, будто, я лечил этих больных. Я понимаю…
— Одну минутку, доктор, — перебили его. — Очевидно, речь идет о самом обыкновенном и абсолютно верном сообщении, которое никак не задевает вашей репутации. Мы не разглашали никаких секретов, даже в замаскированном виде. О том, что вы лечили этих больных, знают не только их родные, но и весь квартал, мы лишь информировали тех, кто об этом еще не знал. Весьма сожалеем, что наше сообщение неприятно вам, но нам кажется, что такой прием действительно является журналистской новинкой, и нисколько не сомневаемся, что читатели будут нам благодарны.
Доктор сообразил, куда клонит этот пламенный оратор, обвел каждого из молодых людей взглядом, полным глубокого презрения, и сказал:
— Насколько я понимаю, это — шантаж,
— Если вам так угодно назвать наше сообщение, то мы, в свою очередь, видя вашу заинтересованность скрыть эти смерти, назовем их убийствами. Вопрос лишь в названии. Если бы мы отказались от нашего плана, это причинило бы нам серьезный убыток.
— А в чем выражается убыток, который бы вы понесли?
— Да уж двадцать-то тысяч песо наверняка.
— Эта сумма через два часа будет здесь.
Точно так же мошенники отпарировали возражения и всех других врачей, фамилии которых упоминались в газете в этот день, изменяя лишь сумму вознаграждения. Предсказания авантюриста полностью оправдались. Прибыль достигла ста тысяч песо, но, разумеется, газета в тот же самый день исчезла с лица земли.
Заболел человек. Насилу добравшись домой с дикой головной болью, он сразу лег в кровать. В спокойной полутьме комнаты он почувствовал некоторое облегчение. Часа через три ему стало значительно хуже, и он стонал, закусив губы от невыносимой боли. Поздно вечером пришел врач. Больному положили лед на голову. Так он пролежал всю ночь без сна.
Узнали мы об этом от дочерей хозяйки. Волнуясь, перебивая друг друга, они рассказали, что у их квартиранта воспаление мозга и что, к счастью, болезнь удалось захватить вовремя. Старшая из сестер, анемичная и очень нервная девушка, у которой как-то странно загорались глаза, когда при ней рассказывали страшные истории, волновалась больше всех. Бледная, одетая, как всегда, небрежно, она не спускала глаз с сестер, которые без устали повторяли одно и то же.
— А вы, Дездемона, видели его? — спросил кто-то.
— Нет! Нет! Он стонет ужасно… А что, он очень бледный? — обратилась она к Офелии.
— Да, очень, а вначале нет… У него совсем черные губы!
Девушки не умолкали. Широко раскрытые глаза Дездемоны неотступно следили то за одной, то за другой.
Утром, увидев в столовой взволнованное общество, я понял, что больному стало хуже. Как выяснилось, у него было не воспаление мозга, а самая настоящая оспа.
— К счастью, это легкий случай. Сам врач сказал нашей маме: «Не отчаивайтесь, сеньора, это совсем легкий случай».
Офелия казалась спокойной; глядя на сестру, не падала духом и Артемиса. Дездемона, едва причесанная, молчаливая и подавленная, вглядывалась в лица говорящих, прислушиваясь к каждому слову.
— А правда, что оспа неизлечима? — осмелилась спросить она, где-то в тайниках души страстно желая, чтоб именно так и было и чтоб произошли еще более страшные события.
В тот же день больного увезли в изолятор. К вечеру мы узнали, что у него черная оспа в самой тяжелой форме, какую только можно заполучить в Адуане. Утром пришли люди, чтобы продезинфицировать комнату, где лежал заразный больной. Прошло три дня, и несчастный, сплошь покрытый синими кровоподтеками, умер в страшных мучениях.
Пока не прошло семи дней (срок карантина), нас не покидала тревога, хоть мы и не соприкасались с покойником. Помимо нашей воли за столом говорили только о смерти. Вспоминали самые невероятные болезни. Нашлись среди нас и такие, которые знали кое-что о микробах. В конце концов мы начали бояться всего: воды, воздуха и любого прикосновения.
В голове Дездемоны, напуганной последними событиями, создавались жуткие образы невидимых посланцев смерти.
— Какой ужас! — содрогалась она. — Подумать только! Все заполнено микробами!
— Ерунда! Следите за своими руками, и все будет в порядке, — утешил ее кто-то.
— Не скажите! — возразил другой. — Можно заразиться и через письмо. Кому, например, придет в голову мыть руки, прежде чем положить письмо в конверт?!
Огромные глаза Дездемоны уставились на говорящего. А он, радуясь, что нашелся внимательный слушатель, продолжал рисовать самые диковинные и мрачные картины. Оцепенев от страха, как в забытьи сидела Дездемона и вдруг порывисто посмотрела на свои руки. Не помню, кому вздумалось напугать ее в тот момент:
