Когда я спросил, что привело его в эти места, он сказал: «Я пришел из дальних краев освободить народ Гарвала от злого духа, который его терзает». На вопрос, как он предполагает осуществить этот подвиг, человек отвечал, что он сделает изображение тигра, и, после того, как молитвой принудит злого духа войти в это изображение, оно будет сброшено в воды Ганга и река донесет его до моря, откуда оно уже не сможет возвратиться и не сумеет причинить людям никакого вреда.
Как бы основательно я ни сомневался в возможности этого человека исполнить взятый им на себя обет, я не мог не восхищаться его верой в свои силы. Он приходил каждое утро, прежде чем я покидал башню, и, возвращаясь вечером, я еще заставал его за работой.
Сооружая своего «тигра», он использовал расщепленные бамбуковые жердочки, веревки, бумагу и дешевые цветные ткани. Когда чучело было почти готово, ночью разразилась сильная гроза с ливнем, и вся постройка расклеилась. Совершенно не обескураженный, он начал с утра работать снова, все время бодро распевая. Наконец пришел великий день, когда «тигр» величиной с лошадь и не похожий ни на одно известное животное был им изготовлен к полному его удовлетворению.
Кто из наших горцев от всего сердца не веселился, принимая участие в тамаша [41]? Чучело, привязанное к длинному шесту, оттащили вниз по крутой дорожке к небольшой песчаной отмели, его сопровождали сотни людей, большая часть которых ударяла в гонги и дудела в длинные трубы.
У берега реки его отвязали от шеста. Человек, одетый в белую хламиду с серебряными крестиками на головном уборе и груди, и с шестифутовым крестом в руках стал на колени и начал горячо молиться, убеждая злого духа войти в произведение его рук. Потом под звуки звенящих гонгов и рев труб изображение было препоручено Гангу и поспешно направилось в свой путь к морю вместе с множеством подношений, сладостей и цветов.
На следующее утро знакомой фигуры уже не было на скале, и, когда я спросил нескольких людей, которые собирались совершить раннее омовение, откуда явился мой друг в развевающейся хламиде и куда он ушел, они отвечали: «Кто может сказать, откуда появится святой человек, и кто осмелится спросить его, куда он направляется?»
Эти люди со знаками своей касты, нанесенными на их лбах пастой сандалового дерева, говорившие, что ушедший человек святой, и те люди, которые принимали участие в церемонии спуска изображения на воду, были индуистами.
Я твердо уверен, что в Индии, где нет паспортов или личных опознавательных знаков и где так много значения придают религии (за исключением тех, кто перешел «черную воду» [42]), человек в мантии шафранного цвета, протягивающий нищенскую чашу или же носящий серебряные крестики на головном уборе и груди, может свободно пройти от Хайберского прохода до мыса Каморин, и его ни разу не спросят о цели путешествия.
Едва спаслись
В то время, когда я еще сторожил мост, Ибботсон и его жена Джин прибыли в Паури. Места в инспекторском бунгало было мало, и я ушел оттуда, поставив свою палатку на горе по другую сторону дороги паломников.
Палатка — слабая защита от такого животного, которое оставляло следы когтей на каждой двери и окнах на много миль кругом. Поэтому вместе с моими людьми я соорудил ограду из колючего кустарника вокруг площадки, где мы собирались раскинуть палатку. Над этим участком нависала гигантская дикая груша, и, так как ее ветви мешали нам поставить палатку, я приказал срубить дерево. Когда оно было уже подрублено, я изменил свое решение, так как заметил, что в часы дневного зноя не смогу побыть в тени. Поэтому вместо того, чтобы свалить грушу, я велел лишь подрезать нависавшие ветки. Это дерево, наклоненное над лагерем под углом в сорок пять градусов, стояло на другом конце ограды.
В нашем маленьком лагере находилось восемь человек. После того как мы поужинали, я принялся тщательно затыкать колючим кустарником отверстие в ограде, через которое мы проходили. Тут я заметил, что людоеду было бы легко взобраться на дерево и спрыгнуть с нашей стороны ограды. Однако слишком поздно было что-либо предпринимать, и если леопард не тронет нас одну-единственную ночь, утром дерево можно будет срубить и вытащить за изгородь.
У меня не было палаток для моих людей, и я предполагал, что они будут спать с людьми Ибботсона в пристройке около инспекторского бунгало, но они отказались, уверяя, что находиться здесь для них не более опасно, чем для меня оставаться в палатке под открытым небом. Мой повар, который оказался весьма шумным храпуном, лежал ближе всех ко мне на расстоянии всего одного ярда, а за ним, словно сардины в консервной банке, улеглись шесть гарвальцев, взятых мной из Найни-Тала.
Слабым местом нашей обороны было дерево, и я заснул, думая о нем. Была усыпанная брильянтами звезд и освещенная луной ночь, когда я внезапно проснулся, услышав, что леопард взбирается по дереву. Схватив предусмотрительно заряженное ружье, лежавшее рядом, я спустил ноги с постели и только всунул их в ночные туфли, чтобы не ступить босыми ногами на рассыпанные кругом колючки, как со стороны, где росло дерево, раздался страшный треск, сопровождаемый воплем повара: «Бах-бах!» Одним рывком я выскочил из палатки и, пока поворачивался, немного запоздал прицелиться в леопарда; он успел перепрыгнуть через межу террасы поля и был таков. Выдернув куст с колючками, закрывавший проход, я ринулся на это пустое, незасеянное поле шириной около сорока ярдов и, когда остановился, пристально вглядываясь в сторону горы, покрытой колючим кустарником, оттуда раздался тревожный вой шакала, известивший меня, что леопард ушел.
Несколько позже повар рассказывал мне, что он лежал на спине — с этим обстоятельством я уже хорошо познакомился раньше — и вдруг услышал, как дерево треснуло; тотчас же открыв глаза, он увидел прямо перед собой смотрящего на него леопарда, когда тот готовился совершить прыжок.
На следующий день дерево срубили, а ограду укрепили; хотя мы оставались в этом лагере еще несколько недель, наш
