— Дяденька Антон!
Сердце так и екнуло:
— Что?
— Лешка тама!.. На льдине…
Сдирая кожу на ладонях, выдернул из загородки жердь, какая попалась, и побежал, позабыв об усталости, не разбирая дороги. Мальчишки — вслед, а Семка — рядом.
— Вот он!.. Глядите!
Взломав ледовую одежду, Пинега медленно, с трудом несла на себе тяжелый зимний груз мимо поселка, на широкий простор, дальше к Двине. Бояров сразу увидел синевато-белую с заостренным носом и ребристыми краями льдину. И Алешку. В расстегнутой куртке, в стареньких стоптанных сапогах, в шапке-ушанке с поднятыми крыльями. Он не звал на помощь, не кричал; не обращая внимания на суетившихся на берегу мальчишек, он выбирал льдину, на которую собирался перескочить. Бояров, не отставая ни на шаг, перепрыгивая увалы на берегу, неожиданно заметил, что у Алешки одна рука занята, он прижимал к куртке что-то черное, живое. Щенка! Вот оно что.
Идущий рядом Семка, чуть не плача, говорил, что, если бы он знал, ни за что не спорил бы с Алешкой, он не знал, что Алешка такой отчаянный.
Бояров собирался побежать, прыгнуть на Алешкину льдину, которую могли смять, изломать более мощные льдины, она могла и вовсе пойти под воду. Произойти это могло в каждое следующее мгновенье, и тогда… Но Алешка не зевал. Мальчишка зорко следил за беспрестанным движением льда; заметив, что его льдина кренится, готовая нырнуть под другую, он, не раздумывая, сиганул и встал на соседней льдине. Неловко припав на колено, все так же крепко прижимая к куртке щенка, перепрыгнул на третью — уже ближе к берегу. Но до берега было еще далеко. И Бояров прыгнул на проходившую льдину, огромную, как плот, и протянул жердину. Но сын не достал ее. Бояров, видя, что Алешка замешкался, не удержался и закричал:
— Льдина слева. Чего стоишь? На нее сигани. Кому говорю?
— Не бойся, папанька.
Ветер донес эти слова в точности. Бояров помнит их, будто они сказаны только сейчас. Алешка успокаивал его, а сам упорно добирался к берегу, расчетливо выбирая самый короткий и надежный путь. Наконец он ухватился за протянутую жердь и, поскользнувшись — Бояров слишком сильно потянул ее к себе, — упал, но уцепился за прибрежный уцелевший еще ледок и выполз. Бояров, стоя по пояс в воде, подхватил его на руки вместе со щенком и понес. Алешка скользнул на землю, сказав, что лучше побежит, и, обернувшись к не отстававшим ни на шаг мальчишкам, подняв над головой дрожащего щенка, крикнул:
— Хорош, а?
Потом уже выяснилось, что, увидев щенка, каким-то образом попавшего на льдину, Алешка забеспокоился и сказал, что надо спасти его, жалко, пропадет; Семка Алехин усомнился, что это можно сделать, никто, мол, не осмелится в ледоход лезть за щенком, Алешке слабо это и подумать. Семка бежал теперь рядом, в сбитой на сторону шапке, с высунувшимися из куртки красными руками, восхищенно смотрел на щенка и просил дать ему понести, отряхивал с Алешкиной куртки крошки льда.
Такой Алешка. И всегда таким был, с малолетства. А Валерка подражает ему, хотя иногда и старается доказать свою самостоятельность. И все же они — дети. Что они видели в жизни? Что испытали? А у северного леса никакой жалости к слабому и неопытному нет. Каждый куст, овраг, болото, каждое дупло в дереве таят опасность…
Прошла бессонная, тревожная ночь.
С первыми лучами солнца проснулись товарищи, они собирали свои котомки, а Боярову казалось: слишком медленно они это делают.
Растянувшись на несколько сот метров, осматривали каждый кустик; скоро услышали, что где-то слева от них идет еще одна группа. Время от времени перекликались. Эхо неслось по лесу, тревожило утреннюю тишину.
Поиски продолжались целый день. Но они ничего не дали. Не помогла и собака из угрозыска: на второй день, как ни бились, взять след она не могла. И все-таки людей не покидала надежда отыскать ребят. Все группы остались ночевать в лесу и вторую ночь.
Они поспорили. Валерка хотел идти по Сюзьме вниз, Алешка тянул его в обратную сторону: Белозерск, мол, там, в верховьях, где Сюзьма впадает в Пинегу, и, значит, идти им надо вверх по Сюзьме.
— Не пойду! — стоял на своем Валерка. — И не тащи меня. Все равно не пойду.
— Почему? — Алешка так рассердился, что готов был броситься на брата с кулаками. Валерка всегда такой — упрямый, наперекор делает. Сколько раз уже попадало ему за это.
— Потому! — крикнул Валерка. — Сам не знаешь, куда идти, а говоришь.
— Что я говорю?
— А то, что дороги не можешь найти… А я знаю, куда идти… Вниз…
— Нет, вверх! — Алешка поставил на землю наполовину пустую корзинку, потащил за рукав Валерку:
— Смотри, куда она бежит?
— Не тащи меня.
— Нет, смотри. Там, где-то у поселка, она впадает в Пинегу, значит, там и должен быть поселок… И чтоб ты знал, к северу она бежит. И Пинега и Двина на север бегут. Я-то знаю…
— Там лес черный какой-то. И дороги нет. А здесь тропинка.
— Дорогу найдем.
— Ну ищи. А я сам… сам пойду.
— Ну и ладно.
Опираясь на палку, Валерка поковылял берегом реки вниз.
Маленький, в больших ботинках, он показался Алешке особенно жалким. Фуражка сползла на затылок, серая бахрома штанов треплется о ботинки…
Он упорно шел и шел дальше, и вот уже его куртка не видна за кустами. Он ни разу не оглянулся, словно был уверен, что брат все равно пойдет за ним. И он не ошибся. Алешка вдруг подумал: может быть, Валерка прав, может, он лучше запомнил дорогу в поселок? Вздохнув, поднял корзинку.
Поравнявшись, братья шли молча. Спустились в овраг. В глубине его было сумеречно, сыро и тихо, только чуть-чуть шевелилась густая листва на вершинах осин. Но как ни заливало лес предвечернее солнце, как ни безоблачно было небо, а от всего окружающего — вихорка высохших былинок у края оврага, сломанной ветки, зарослей колючего шиповника с белыми и розовыми цветками, — от всего веяло чем-то давно покинутым, пустынным, и потому ребятам хотелось скорее выбраться из оврага, чтобы снова быть ближе к Сюзьме.
Вдруг они остановились. Братьям почудился крик — будто кого-то звали. То угасая, то густея, эхо катилось лесом и глохло, замирая где-то очень далеко.
— Слышишь? — спросил Алешка.
— Ага.
— Зовут кого-то.
— Может, нас?
Алешка приставил руку ко рту и что было сил крикнул:
— Мы ту-ута-а!
— Мы… Мы здеся! — закричал и Валерка.
Из-под ног, из сухой травы вспорхнул вспугнутый жаворонок и, покружив над оврагом, улетел.
Несколько раз Алешка отвечал на крики, а они слышались то очень далеко, то совсем рядом. В какой стороне кричали, определить было трудно, потом все затихло. Постояв еще немного, мальчики, выбравшись из оврага, снова пустились в путь — вниз по Сюзьме.
