В тот вечер Джоди увидел, что ростки пробились из земли. Утром он сделал попытку стреножить Флажка. Он связал ему задние ноги верёвкой так, чтобы она давала не больше фута свободного хода. Флажок взбрыкнул, встал на дыбы и в неистовстве бросился на землю. Потом поднялся на колени и заметался как сумасшедший. Ясно было, что он переломает себе ноги, если не дать ему волю. Джоди перерезал верёвку и отпустил его. Флажок галопом ускакал в лес и не показывался до конца дня. Джоди ожесточённо работал над западной стороной изгороди: наиболее логично было предположить, что именно отсюда оленёнок попытается ворваться на поле, обнаружив, что южная и восточная стороны для него закрыты. Днём матушка Бэкстер помогала ему несколько часов. Он израсходовал все перекладины, сваленные им на северной и западной стороне.
Два ливневых дождя выгнали ростки из земли. Теперь они были более чем в дюйм высотой. Наутро того дня, когда Джоди намеревался вновь отправиться за поперечинами на старую росчисть, он влез на надстроенную им изгородь и оглядел поле. Флажок пощипывал побеги кукурузы около северного хэммока. Он спрыгнул на землю и позвал мать:
– Ма, ты не поможешь мне перевезти поперечины? Надо торопиться. Флажок проскочил-таки на поле с северного конца.
Она поспешила с ним к изгороди и вскарабкалась на неё вполвысоты, чтобы лучше видеть.
– Северный конец тут ни при чем, – сказала она. – Он перескочил через изгородь вот тут, в самой высокой части.
Он посмотрел туда, куда она указала. Заострённые следы вели к изгороди и появлялись вновь на другой стороне.
– Он потравил и этот посев, – сказала она.
Джоди смотрел в пространство, не зная, что ответить. Ростки опять были вырваны с корнем. Ряды стояли голые. Оленьи следы аккуратно шли между ними то в одну, то в другую сторону.
– Он недалеко ушёл, ма. Смотри, вон там побеги ещё целы. Он поел самую малость.
– Так-то оно так, да что помешает ему прикончить их?
Она спрыгнула на землю и устало пошла к дому.
– Это решает всё, – сказала она. – Дура я была, что уступила вначале.
Джоди словно приклеился к изгороди. На него нашло какое-то оцепенение. Он не мог ни чувствовать, ни думать. Флажок учуял его, поднял голову и поскакал к нему. Джоди слез с изгороди во двор. Он не хотел видеть его. Флажок легко, словно пересмешник в полёте, перемахнул через самое высокое место, над которым он столько работал. Джоди отвернулся и направился к дому. Он вошёл в свою комнату, бросился на постель и зарылся лицом в подушку.
Он был готов к тому, что отец позовёт его. На этот раз разговор между отцом и матерью был короткий. Он был готов к неприятности. Он был готов к тому зловещему, что тяготело над ним в последние дни. Но он не был готов к невозможному. Он не был готов к тому, что сказал отец. Пенни сказал:
– Джоди, мы сделали всё возможное. Мне очень жаль. Я даже не могу сказать, как мне жаль. Но мы не можем допустить, чтобы урожай всего года был загублен. Мы не можем голодать. Отведи оленёнка в лес, свяжи и застрели.
Джоди брёл на запад, Флажок рядом с ним. На плече у него было ружьё Пенни, Сердце его билось, приостанавливалось и снова начинало биться.
– Я не сделаю этого, – тихо сказал он. – Возьму и не сделаю.
Он остановился на дороге.
Он громко сказал:
– Они не могут заставить меня сделать это!
Флажок смотрел на него своими большими глазами, потом наклонился к пучку травы, росшему при дороге. Джоди медленно побрёл дальше.
– Я не сделаю этого. Не сделаю. Возьму и не сделаю. Они могут бить меня. Могут убить. А я не сделаю.
Он вёл воображаемые беседы с отцом и матерью. Он говорил им, что ненавидит их. Мать бушевала, отец был спокоен. Мать стегала его ореховым прутом до тех пор, пока он не чувствовал, как по его ногам течет кровь. Он кусал её в руку, а она снова принималась стегать его. Он бил её ногами по щиколоткам; она стегнула его последний раз и отшвырнула в угол.
Он поднял голову от пола и оказал:
«Вы не можете заставить меня. Я не сделаю этого».
Он мысленно единоборствовал с ними, пока не изнемог вконец. У заброшенной росчисти он остановился. Тут стоял короткий кусок изгороди, который он не успел разобрать. Он бросился в траву под старой мелией и плакал до тех пор, пока плакать стало невмочь. Флажок тронул его носом, он обнял его. Его дыхание прерывалось.
– Я не сделаю этого. Возьму и не сделаю.
Когда он встал, у него закружилась голова. Он прислонился к шершавому стволу мелии. Она цвела. В её кроне жужжали пчёлы, в весеннем воздухе плыл её аромат. Ему стало стыдно самого себя за то, что он позволил себе плакать. Сейчас не время плакать. Сейчас надо думать. Надо искать выход из положения, как отец искал выход тогда, когда что-нибудь угрожало ему. Сперва его воображение работало необузданно. Он построит для Флажка загон. Загон в десять футов высотой. Он будет собирать желуди, ягоды и траву и кормить его там. Но ведь на то, чтобы собирать корм для животного в загоне, уйдёт всё его время. А отец прикован к постели… Посевы надо будет обрабатывать… И делать это некому, только ему.
Он подумал об Оливере Хутто. Оливер бы пришёл и помог ему обрабатывать посевы, пока Пенни не поправится. Но Оливер уехал в Бостон, уплыл в Китайское море, прочь от злодейства, которое караулило его здесь. Он подумал о Форрестерах и горько пожалел, что они стали врагами. Бык помог бы ему. Даже теперь. Но что он мог поделать? Эта мысль потрясала его. Ему казалось, что он мог бы вынести разлуку с Флажком, если бы знал, что Флажок живёт где-то на свете. Он мог бы думать о нём, резвом и озорном, с задорно поднятым хвостиком-флажком. Он пойдёт к Быку и отдастся на его милость. Он напомнит Быку о Сенокрыле, будет говорить ему о Сенокрыле до тех пор, пока Быка не станут душить слёзы. Тогда он попросит его увезти Флажка в повозке в Джексонвилл, как он возил медвежат. Флажка возьмут в большой парк, куда люди приходят смотреть на зверей. Он будет скакать по парку, ему дадут вдоволь корму, а ещё олениху, и все будут любоваться им. А он, Джоди, будет выращивать свой собственный урожай, продавать его и раз в год навещать Флажка. Он будет копить деньги и заведёт себе собственный участок, и выкупит Флажка, и они будут жить вместе.
Им овладело необычайное волнение. Он свернул с росчисти на дорогу, ведущую к Острову Форрестеров, и вприпрыжку пустился по ней. В горле у него пересохло, опухшие глаза резало. Надежда подбодрила его, и немного спустя, свернув на знакомую тропу под дубами, он снова почувствовал себя хорошо. Он подбежал к дому и поднялся на ступеньки крыльца. Он постучал в открытую дверь и вошёл в дом. В комнате никого не было, кроме папаши и матушки Форрестер. Они неподвижно сидели в своих креслах. Он сказал, задыхаясь:
