Лев Гумилевский - Четыре вечера на мертвом корабле

Особой сессией Трибунала по морским делам слушалось дело о гибели парохода „Победитель Бурь“

Дело мне показалось несложным.

„Победитель Бурь“, плавая по Мурманской линии, вышел из строя в конце навигации и с незначительными повреждениями стал в Екатерининской гавани, не то в ожидании ремонта, не то в ожидании дальнейших распоряжений. По невыясненным причинам пароход остался в гавани и на следующую весну в том же положении. Он простоял так всю навигацию. Команда была распределена между другими судами. На пароходе были оставлены для охраны четыре матроса и младший помощник командира. Только в середине следующего лета команде было приказано доставить. Победителя Бурь“ в Архангельск к судоремонтным мастерским. Буксир своевременно взял пароход и, благополучно выведя его из гавани, направился к месту назначения.

Совершенно неожиданно у Кильдиша „Победитель Бурь“ затонул. Буксир дал задний ход и подоспел к гибнущему судну как-раз вовремя для того, чтобы снять с него команду, которую и доставил в Архангельск вместе с рапортом о происшедшем.

Внимание суда было направлено к выяснению причин гибели парохода. Установить их однако не удалось. Собравшиеся в зале зрители, судя по внешнему их виду и оживленным догадкам, делаемым на особом морском языке, уснащенным множеством специальных терминов, принадлежали к морякам. Они оживленно обсуждали каждую реплику свидетелей и обвиняемых, высказывали дельные предположения, правда, не доходившие до слуха судей, но не могли разгадать загадку.

Я находился в группе моряков, из коротких замечаний которых мог заключить, что они не только были знатоками дела, но и сами побывали в передрягах, когда гибли не худые калоши, как „Победитель Бурь “, а настоящие корабли, при чем редко удавалось установить причину катастрофы.

— Люди умирают не только от старости или явных болезней, но иногда и кончают самоубийством, не открывая причин этого даже близким, — говорил один из них. — Корабль, а это знает каждый моряк, такое же живое существо… Он мог тонуть, не спрашивая разрешения своей команды, чёрт побери… Поднимите его, разрежьте, распотрошите его, может быть, и откроется причина… Чёрт побери! При чем тут команда?

Человека, произнесшего эти слова, спутники почтительно величали капитаном, но соглашались они с ним во всяком случае не в порядке судовой дисциплины. Они, несомненно, верили в справедливость его суждений, и, хотя я слышал не раз о том, что и все моряки суеверны, я не удержался, чтобы не заметить с насмешкой:

— Вы думаете?

— Чёрт побери, думаю ли я? Этого не думает только тот, кто никогда не бывал за порогом своей счетной конторы, — рассмеялся он мне в лицо, — или видел корабли только на картинках в учебнике географии…

Я смутился и замолчал. Как-раз в этот момент перед красным столом суда появилась новая фигура. Это был один из обвиняемых, матрос с погибшего парохода, носивший очень веселую фамилию Наливайкииа, но по внешнему своему виду человек угрюмый, неуклюжий и крайне склонный ко сну. По крайней мере того перерыва в судебной процедуре, который был потрачен судьями и публикой на то, чтобы разбудить его. поднять со скамьи и доставить к столу, хватило с излишком мне — ознакомиться у моих соседей с вопросом о способности кораблей гибнуть по своей охоте.

Откинув с глаз спутанную гриву волос, а может быть, просто пользуясь этим жестом, как случаем дернуть себя за волосы, чтобы окончательно проснуться, обвиняемый лениво ответил на обычные вопросы об имени, летах, занятии.

— Ну, что вы скажите по этому делу? — начал судья.

Тот молчал.

— Вы ведь были на пароходе в момент его гибели, — продолжал судья, вызывая его на свободный рассказ, — значит, можете нам что-нибудь сообщить об этом. Что вы скажете?

— Пароход затонул. Это верно!

Он беспомощно покосился на засмеявшихся, ко, широко зевнув, тотчас же спохватившись, обернулся к суду.

— Это мы все знаем, — сурово заметил судья. — Вы нам о подробностях расскажите.

— Подробностей не было, — лаконично сообщил он.

На этот раз рассмеялись и судьи. Матрос же, борясь с мучительной зевотою, на смех не обратил внимания, но, воспользовавшись тем, что в допросе наступил перерыв, зевнул широко и открыто.

— Тогда отвечайте на вопросы, — предложил не сдавшийся на его лаконизм судья. — Где вы были, когда пароход выходил из гавани?

— Спал в каюте, как обыкновенно…

Судья нахмурился.

— Нельзя сказать, чтобы выход парохода на буксире после двухлетней стоянки был делом обыкновенным, — заметил он под смех публики, — но ладно. Сильно утомленный двухлетним отдыхом, естественно, что вы заснули, когда пароход вышел в море… Что же вас могло разбудить от такого необыкновенного сна?

— Вода! — коротко ответил матрос.

— Как вода?

— Вода, значит, в каюту набралась. Я на нижней койке лежал, подмочило. Я и проснулся.

— Ага! — облегченно вздохнул судья, и зал насторожился. — Ну что же вы тогда сделали?

— Перелез на верхнюю койку.

— И опять заснули?

— Уснул.

Хохот пришлось прекратить длительным звонком. Когда зал утих, судья покачал головой.

— Как же вы не утонули вместе с пароходом?

— Разбудил товарищ.

— Как же вас удалось ему разбудить?

— Стащил за ногу, говорит: тонет пароход, пойдем на буксир пересаживаться.

— Ну, и вы пересели?

— Пересели, — оживляясь наконец, объяснил тот, — выбрался на палубу, гляжу: действительно, пароход того… А буксир кормой к нашему носу… Рукой достать. Я и перешел…

— Ну а там что вы сделали?

— Да ведь что ж было делать? Прилег немножко…

— И заснули?

— Действительно, заснул.

Сопровождаемый общим хохотом, матрос добрался до своей скамейки и, смущенный всеобщим вниманием, стыдливо прикрыл зевающий рот широкой ладонью. Когда его оставили в покое, он тотчас же уснул.

Следующий по делу очень важный свидетель не явился, и дело слушанием было отложено. Судебное заседание было закрыто, но развеселившаяся публика покидала зал неохотно. Заинтересовавшие меня соседи мои продолжали обмениваться по адресу матроса замечаниями, не очень лестными. Я остался возле них, держась наготове вступить с ними в разговор, чтобы снова вернуться к вопросу о корабельных самоубийствах.