Тем, кто шел на обледенение, – Николаю Буянову, Владимиру Панову, Александру Тюрину и Александру Шарапову посвящается эта повесть.
Оверкиль, товарищи, это опрокидывание судна вверх килем, отчего они быстро и неизбежно гибнет вмести с экипажем.
Из выступления капитана Чернышева
Соболезнование ЦК КПСС и СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР В результате жестокого шторма, сопровождавшегося морозами до 21 градуса и интенсивным обледенением, 19 января с. г. погибли находившиеся на промысле в Беринговом море средние рыболовные траулеры «Бокситогорск», «Севск», «Себеж» и «Нахичевань».
Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР выражают глубокое соболезнование семьям погибших на своем посту моряков советского рыбопромыслового флота.
«ПРАВДА», 11 февраля 1965 г.
Первое знакомство с капитаном Чернышевым
Теперь, когда экспедиция закончилась и волнения, ею вызванные, поулеглись, пришло самое время объективно и по возможности подробно рассказать об этой истории: она обросла слишком многими наслоениями, и человеку, слышавшему ее из разных уст, весьма трудно понять, что же произошло на самом деле. Одни в запальчивости говорят, что Чернышева нужно судить, другие требуют его наградить, третьи берут сторону Корсакова, четвертые… Словом, сколько людей, столько мнений!
Взяв на себя смелость рассказать о происшедших событиях, я исхожу из следующего. Во-первых, на «Семене Дежневе» я был от первого до последнего дня, причем не как член экспедиции, а как прикомандированный: немаловажное в данном случае преимущество, ибо ни в спорах, ни в принятии решений не участвовал и посему могу с большими, чем кто-либо, основаниями претендовать на роль летописца. Во-вторых, профессия приучила меня с чрезвычайной осторожностью прислушиваться к чужим мнениям и не принимать их на веру, а всегда стараться выслушать другую сторону: в легковерной молодости я не раз ошибался и захлебывался восторгом там, где следовало, по меньшей мере, проявить сдержанность. Поэтому, работая над очерками, я стремлюсь не попадать под влияние даже собственных симпатий и антипатий, обязываю себя к беспристрастному изложению событий. Ну а получается это или нет – вопрос другой.
Несколько слов о себе. Зовут меня Павел Георгиевич Крюков, мне тридцать семь лет, и по профессии я журналист. Работаю в редакции областной газеты разъездным корреспондентом, издал книгу очерков о своих земляках, знаменитых и безвестных. Меня считают неудачником (за пятнадцать лет работы ни заметных отличий, ни большой прессы не получал, по службе не продвинулся, жена ушла к другому, мебель в квартире обшарпанная и прочее), но сам к себе я отношусь более снисходительно: бродячая жизнь мне по душе – Дальний Восток изъездил вдоль и поперек и повидал кое-что, на мебель мне плевать, а Инна обязательно должна была уйти (не женись на красавице, если сам рылом не вышел!), поскольку каждый вечер весь город любовался ею по телевизору и письма к ней таскали мешками. Не буду лукавить: к успеху я вовсе не равнодушен и в минуты расслабления думаю о том, что достоин лучшей у части; как и любой мой коллега, я мечтаю набрести на своего «настоящего человека» и поймать на перо неповторимое мгновение, но самое интересное, как давно доказано, происходит до нас или после нас; впрочем, бродить по свету я еще не устал, так что надежды не теряю.
Итак, с чего начать?
Будь я кинематографист, начал бы свою картину с такого эффектного кадра: ураган, бушующее море, волны высотой с двухэтажный дом, и вдали виднеется что-то похожее на айсберг. Крупный план: это вовсе не айсберг, а сплошь закованный в лед, от клотика до ватерлинии, крохотный кораблям, неведомо каким чудом удерживающийся на плаву. Или: на воду спускается шлюпка, в ней рулевой матрос и человек с низко склоненной головой. Лица этих людей не видны, но зритель догадывается, что происходит нечто необычное, драматическое…
Кинематографиста, однако, из меня не получилось (два сценария были зарублены на телевидении), а раз так, лучше всего отказаться от эффектов и начать последовательно излагать события.
На борту «Семена Дежнева» я оказался потому, что у моего битого, дряхлого и склеротичного «Запорожца» долго не заводился двигатель. Его величество Случай! Я по натуре фаталист и к случаю отношусь с огромным уважением: по моему глубочайшему убеждению, именно случай, а не достоинства или недостатки человека играют в его судьбе решающую роль. Случай – это порыв ветра, который подхватывает щепку и либо возносит ее ввысь, либо сбрасывает в пропасть, это… На данную тему я могу философствовать часами. Если спорно, останемся, как говорится, при своих.
Итак, двигатель не заводился, и на утреннюю планерку я опоздал на десять минут. У нашего главного редактора, человека, в общем, справедливого и без предубеждений, имеется слабость: опоздание на планерку он воспринимает как личное оскорбление и разгильдяя наказывает не каким-нибудь пустяковым взысканием, а куда более изощренно – поручает готовить самый неприятный материал. Таковым на сегодня и оказался очерк о капитане Чернышеве: двести строк по случаю победы в соревновании за второй квартал.
О Чернышеве я был наслышан предостаточно. До сих пор судьба нас не сталкивала, за что я не предъявлял ей никаких претензий. Мои товарищи, которым доводилось иметь с ним дело, говорили, что если и есть на свете более тяжелый характер, то он им не попадался. Рассказывали, ему ничего не стоит и даже доставляет удовольствие вселять страх и трепет в подчиненных, поднимать на смех уважаемых капитанов и доводить до белого каления каждого, кто имеет несчастье в нем нуждаться.
– На редкость неприятная личность, – посочувствовал Гриша Саутин, который когда-то брал у Чернышева интервью. – Льет дождь, а он вытащил меня на корму и молол дикую чепуху, пока я не промок как собака. Не поздравлять, а фельетон бы о нем писать! Послушай, ты когда-то жаловался на радикулит, я бы на твоем месте взял больничный.
Я вышел на улицу и пнул сжавшийся в комок «Запорожец». Черт бы побрал эту развалину! Рассудив, что лучше других о Чернышеве могут рассказать его коллеги, я стал наносить визиты тем, с кем был знаком лично. Узнав о цели моего визита, капитан Астахов прямо, что называется в лоб, спросил:
– Прославлять будешь?
Я заверил его, что успехи успехами, но в очерке я собираюсь писать правду и только правду.
– Тогда другое дело, – смягчился Астахов. – Вытащи хромого черта на божий свет и покажи голенького, со всем его нахальством. Ты не подумай, что я предвзято, он мне дороги не переступал. Я даже, если хочешь, отношусь к нему хорошо. Ну, грубиян, нахал – этого у него не отнимешь, зато моряк он не из последних. Скажем так, средний, из второго десятка.
