Персидские заметки - Константин Сергеевич Корнеев

Вид на Тегеран с башни «Милад»

Дело было в Тегеране, где находилась с визитом большая российская делегация. Она остановилась в одном из лучших отелей города. Когда все высокие гости разместились по гостиничным номерам, один из делегатов обратился ко мне, чтобы узнать, можно ли попросить в ресторане приготовить для него на завтрак овсяную кашу. Пустяковая на первый взгляд просьба, тем более что овсяные хлопья дефицитом в Иране не являются, а само блюдо не есть сколько-нибудь сложное в приготовлении. Я пошёл справиться в гостиничный ресторан и, получив там положительный ответ на свой вопрос, сообщил, что овсянку утром сделают. По правде сказать, у меня возникло небольшое затруднение в объяснении, что же представляет собой овсяная каша на молоке. Я довольно долго пытался объяснить шеф-повару, который лично взялся за столь серьёзное дело, что же нужно готовить. Прямого персидского эквивалента этому слову я не нашёл и попробовал использовать английские porridge, но это не помогло, а моё объяснение на фарси, что из себя представляет каша, чем-то смущало повара. Тогда я рассказал ему рецепт, который он повторил и запомнил. Тем не менее, для надёжности, а также чтобы исключить любые возможные отклонения, на листке бумаги я написал рецепт, где по пунктам было изложено, как готовить овсянку, и отдал бумагу кулинару. К этому времени я уже достаточно долго жил в Иране и успел довольно близко познакомиться с особенностями местных жителей и их менталитета, поэтому хорошо знал, что любая, даже самая однозначная инструкция может быть понята как-то иначе, и при этом именно так, как нельзя было даже предположить, или попросту иранец, как всякий восточный человек, забудет или отложит то, что обещал сделать. Нельзя относиться к этому как чему-то плохому или хорошему, просто так есть, все люди и национальности разные, и их нужно воспринимать такими, какие они есть, иначе взаимодействовать с ними будет сложно. Более чем уверен, что те же иранцы находили немало чего казавшегося им странным и непонятным у меня.

Утром я встал пораньше, чтобы проверить, сдержал ли шеф-повар своё обещание насчёт каши. Спускаясь в ресторан, я был полностью готов к обычной восточной необязательности и нисколько бы не удивился, услышав, что овсянка не готова, а также тысячу и одну причину, каждая из которых даже в отдельности не давала никакой возможности сделать дело. Но повар меня приятно удивил. Войдя в ресторан, я отправился прямиком на кухню, где он меня уже ждал. Широко улыбаясь и щурясь, словно ему в лицо светило солнце, он с предовольным видом радушно меня поприветствовал, осведомился, как у меня дела, и сообщил, что каша готова. Я от души поблагодарил старательного и ответственного повара и уже было собрался уходить, как он остановил меня, взяв за руку, и предложил попробовать овсянку. Я отказался, сославшись на занятость. Да и что её пробовать, овсянку-то, что в ней может быть особенного. Но повар никак не хотел отпускать меня без дегустации. Я всё отказывался, но он настаивал. Наконец, после долгих уговоров я сдался. К тому же мне не хотелось его обидеть, учитывая, насколько ответственно он отнёсся к моей просьбе. Как оказалось минутой позже отказывался я совершенно зря, и мог бы впоследствии об этом пожалеть. Я взял ложку и попробовал. Хотя на вид это была совершенно обыкновенная овсянка, вкус у неё оказался каким-то странным. Я с недоумением поинтересовался у повара: «Что ты туда добавил?» Он с нескрываемым удивлением посмотрел на меня и вопросительно произнёс: «Как что? Картошку и лук». Эти слова меня немного смутили, я был уверен, что не говорил ему класть в кашу ни то, ни другое. Я спросил у него: «Зачем? Я же не говорил добавлять к овсяным хлопьям ничего, ни картошки, ни лука. Ведь так?» При этом я попросил его достать листок с рецептом и прочитать в слух, что написано. Листок он не потерял, а достал его из кармана и прочёл. Ни о какой картошке с луком в рецепте, разумеется, не говорилось. «Вот видишь, здесь нет картошки и лука», – повторил я для него. После этого я снова продекламировал повару рецепт и попросил его сделать тоже. Он повторил всё в точности. Собираясь уходить, я сказал: «Без картошки и без лука. Совсем». «Совсем?» – переспросил повар. «Да, совсем. Совсем без картошки и без лука. Только овсяные хлопья и молоко, это всё», – подытожил я и снова попросил повторить его, чтобы убедиться, что он понял меня правильно. Он повторил и вроде бы всё понял. Пришлось готовить снова. Пока повар предпринимал вторую попытку, я вышел из кухни в зал ресторана и, стоя у окна и наблюдая, как просыпается город, ждал, когда приготовится овсяная каша.

Через некоторое время подошёл помощник повара и пригласил меня на кухню. Там у плиты с довольным видом стоял мой кашевар. Он всё также добродушно и довольно смотрел на меня. Когда я подошёл к нему, он снова предложил мне попробовать. В этот раз уговаривать меня не пришлось. Я подошёл к кастрюле, взял ложку, зачерпнул овсянки и отправил её в рот. Признаться, я ожидал, что сейчас всё будет, как должно: овсянка будет иметь свой обычный, совершенно привычный и знакомый вкус. Но увы! Эта уверенность разбилась, как упавшая на пол с высоты хрустальная ваза, как только ложка оказалась во рту. У каши снова был странный вкус. Увидев на моём лице смешанное с удивлением разочарование, повар погрустнел. Я спросил его: «А сейчас-то ты туда что добавил?» Без тени сомнения, смущения и чего бы то ни было ещё он произнёс: «Картошку и лук. Только чуууть-чуууть», – сделав при этом сильный акцент голосом на слове чуть-чуть и показав соответствующий жест рукой. «Постой, но мы же договаривались без картошки и лука. Нужно было приготовить совсем без них, а использовать только овсяные хлопья и молоко. Ты же сказал, что всё понял», – пытался я его пристыдить. На мой монолог он начал долго и пространно отвечать, что без картошки с луком будет очень невкусно, и никто не захочет это есть. При этом он настаивал, чтобы я предложил гостю попробовать его кашу, пребывая в полной уверенности, что он оценит овсянку в таком новом прочтении и никогда не