Смеясь и перешучиваясь, матросы сложили в лодку мешки и стали опять подстерегать удобный момент. На этот раз нам удалось прорваться.
Около половины атоллов Туамоту не имеют входа в лагуну; на них погрузка и разгрузка всегда происходит подобным образом. Успешный исход зависит прежде всего от знаний и сноровки штурмана, поэтому они здесь пользуются большим почетом и хорошо оплачиваются. Шхуны всегда подходят к острову с той стороны, которую с известной натяжкой можно назвать подветренной, и, по-видимому, плот «Кон-Токи» — единственное судно, которому удалось благополучно причалить к атоллу с наветренной стороны.
От Такуме до Рароиа каких-нибудь десять километров, и, забрав копру, капитан «Моаны» решил идти прямо туда. Это означало, что нам предстоит входить в лагуну ночью. Я еще с прошлого раза помнил, как трудно даже днем провести судно через узкий проток раройского атолла. Множество громадных коралловых рифов образовали настоящий лабиринт. Но у капитана были причины поторапливаться.
— Если я упущу ночной прилив, когда вода устремится в лагуну, придется ждать следующего прилива, а это значит потерять двенадцать часов, — объяснил он. — Да я уже сколько раз проходил там ночью.
Было около десяти вечера, когда шхуна подошла к Рароиа. В это время мы восседали на палубе за столом, уставленным жареной свининой, рисом и галетами, но капитан не растерялся. Взяв в одну руку фонарь, в другую тарелку, он взобрался на рубку и уверенно повел шхуну среди подводных коралловых утесов и рифов.
Вилка и нож ему ничуть не мешали, напротив: сигнал вилкой рулевому означал «чуть лево руля», ножом — «чуть право руля».
Как только мы прошли проток, капитан облюбовал большую коралловую отмель, чуть закрытую водой, и дал команду швартоваться. До деревни Нгарумаоа, расположенной на западном берегу островка, оставалось всего несколько километров, но так как капитан чувствовал себя в лагуне менее уверенно, он предпочел подождать утра.
Утомленные переживаниями дня, мы заснули мгновенно. А утром, когда ласковое прикосновение солнечных лучей пощекотало нам веки, мотор уже стучал полным ходом и с палубы открывался вид на деревню. Мы достигли вожделенной цели.
Едва шхуна встала на якорь, как среди пальм замелькали смуглые полинезийцы — кто в ярких одеждах, кто в одной набедренной повязке. Вскоре все население острова столпилось на маленькой пристани, сложенной из грубо отесанных коралловых глыб. С рубки было хорошо видно, как заместитель вождя, церемониймейстер Тупухоэ суетился в толпе, отдавая распоряжения запевалам и гитаристам. Когда мы спустились в шлюпку, грянула приветственная песня.
Я вздрогнул. До чего знакомая мелодия! Прислушался внимательнее — ну, конечно! «Гаванская девчонка» Эверта Тоба! И мне вспомнилось, что когда два года назад островитяне на прощальном пиру попросили исполнить «Гимн Кон-Тики», мы после некоторого замешательства затянули «Гаванскую девчонку» — единственную песенку, которую знали все члены экспедиции. Кто-то из местных музыкантов буквально на лету ухитрился запомнить мотив, и раройцы включили его в свой репертуар наряду с древними полинезийскими песнями и гимнами.
Тупухоэ был до того растроган, что то и дело тер глаза, приветствуя нас. Все сто обитателей острова выстроились в длинную очередь, чтобы сказать нам иа ора на[11] и пожать руку. Многие так обрадовались встрече, что, поздоровавшись, спешили бегом в конец очереди, желая повторить церемонию.
Наконец «официальная» часть закончилась, и наши друзья мигом распределили между собой багаж. Вдоль деревенской улицы вытянулся целый караван. Тупухоэ, Тека и мы с Марией-Терезой замыкали шествие. Один за другим добровольные носильщики входили в большое деревянное здание под свежевыкрашенной железной крышей.
— Ваша квартира, — пояснил вождь Тека, — единственный дом с прочным, бетонным фундаментом. Остальные легко сносит ветром. Вы не привыкли к этому. Так что уж поселяйтесь здесь!
— А кто хозяин дома? — спросил я.
— Как кто? — удивился Тека. — Твой названый отец, разумеется!
В прошлый раз меня и в самом деле усыновили Рон-го и Тутамахине, но я счел это всего лишь актом вежливости, пережитком древнего полинезийского обычая, не влекущим за собой никаких обязательств. Теперь мне пришлось убедиться, что мои названые родители смотрят на дело иначе. Они считали Марию-Терезу и меня такими же своими детьми, как и остальных (кстати, тоже приемных). Ронго полагал само собой разумеющимся, что мы займем один из его лучших домов, выстроенный им еще в молодости, когда он хорошо зарабатывал на добыче перламутра и задумал однажды поразить всех раройцев.
Дом был построен из отборных сосновых досок, с настоящими дверями и застекленными окнами. Нам не преминули разъяснить, что это один из двух домов на Рароиа, имеющих потолок для защиты внутренних помещений от жары. Мы сложили все вещи в одной комнате и пригласили «носильщиков» войти во вторую. Остальные жители острова расселись на веранде; несколько ребятишек забрались на дерево, чтобы лучше видеть все происходящее.
Пока мы нерешительно рассматривали гору ящиков, на которой восседали два жалобно мяукавших котенка, и отвечали, как могли, на вопросы любознательных раройцев о назначении привезенных нами диковинных вещей, пришла Тутамахине и позвала нас к себе отобедать. В нашу честь она приготовила европейское блюдо — вернее то, что представлялось ей европейским блюдом.
На длинном столе перед домом красовалась большая миска с томатным супом. Мы ничего не имели против томатного супа, но, стремясь угодить нам, Тутамахине мобилизовала все свои ресурсы, и, помешав в миске, мы обнаружили не только маленькие сосиски, картофель, шампиньоны и куски кое-как разрубленной курицы, но даже целую рыбу, точно по недосмотру погибшую в кастрюле.
Пока Ронго разливал суп, Тека спросил, как поживает наш король. Мы отвечали очень обстоятельно, так как знали, что интерес вождя искренний и неподдельный. Затем он, как и положено светскому человеку и хорошему полинезийцу, стал осведомляться о здоровье всех принцев и принцесс, а также губернаторов и менее значительных вельмож и их родичей. Мы честно старались удовлетворить его любопытство и усердно чертили на песке генеалогические деревья.
Тупухоэ очень хотелось побольше узнать о жизни в стране попаа (то есть стране белых, подразумевая Европу и Америку вместе), и мы не пожалели сил, чтобы нарисовать возможно, более понятную и достоверную картину. Наш рассказ подтвердил самые худшие подозрения раройцев; Ронго следующим образом выразил мнение присутствующих:
