мясом.
Как-то из-за увала вышел небольшой бурый медведь. Он то рылся в водорослях в окружении многочисленной птичьей братии, то ворочал камни в поисках затаившейся на время отлива живности. Обнаружив выброшенную на берег нерпу, тут же принялся потрошить ее. Услышав звук приближающейся упряжки, подслеповатый зверь привстал на задние лапы и устремил угрюмый взгляд глубоко посаженных глазок в сторону источника шума. Стоило ветру донести запах собак и человека, как он пустился наутек, подпрыгивая, будто мячик. Собаки протухшую нерпу есть не стали.
Яранги береговых чукчей стояли почти в каждой бухточке. Возле них бочки с керосином, соляркой. Пустые уже приспособлены для хозяйственных нужд: кто-то сделал железную печь, кто-то коптильню, кто-то хранил в них продукты – в бочках они недоступны грызунам.
Весть об одноногом русском, прошедшем в одиночку не одну тысячу километров, быстро облетела побережье, и неизбалованные встречами с новыми людьми чукчи собирались послушать и поглядеть на отважного путешественника.
Встречи с местными жителями Корнею нравились, но от предложений ночевать в яранге он вежливо отказывался: предпочитал спать у моря. Разводил на берегу костерок и, удобно устроившись в спальнике, любовался под ритмичный рокот прибоя, нежными красками северного заката. Пил чай. Подолгу завороженно смотрел, как волны гоняют мелкие камушки, стараясь перетереть их в песок.
Стояли белые ночи [107], и в прозрачной воде можно было разглядеть качающиеся в такт волнам молочные чаши медуз. Бескрайность моря успокаивала и в то же время вызывала волнующие воспоминания детства: жизнь в стойбище дедушки, бабушкины сказки, дружбу с беркутом, с рысью, лосем-альбиносом Снежком.
В одной из бухт на пустынном берегу увидел пирс. Рядом с ним небольшое кирпичное здание. В рамах без стекол свистел ветер. От пирса за холмы уходила уже заросшая дорога. Корнею стало любопытно – куда же она ведет?
Через пару километров показались кирпичные и железобетонные постройки. Среди них выделялись два огромных ангара. На одном красным выведено «Наше знамя – знамя Победы». На другом – «Армия и народ едины». Между ними штабеля круглых потемневших бревен, сотни бочек с нефтепродуктами и целый парк ржавеющих гусеничных тракторов. Чуть в отдалении здания поменьше. Все как новенькие, без намеков на разрушение. Как же так? Такие хорошие постройки и брошены. Нелепость этого расточительства не укладывалась в голове Корнея. Ведь на Север абсолютно весь стройматериал, начиная с гвоздей и заканчивая бревнами, завозится морем [108].
Скитник заглянул в одно из окон. На крашеном полу валялась алюминиевая посуда. «Столовая, – сообразил он. – Так вот откуда у береговых чукчей столько кружек, мисок и бочек!»
Следующая бухта порадовала десятками приземистых яранг. К самой большой из них Корней и направился. Навстречу вышли двое. Чукча с заплетенными в две косы черными волосами и совсем молоденький белобрысый, с апостольской бородкой паренек.
– Корней Елисеевич, мы вас уже второй день поджидаем. Вот познакомьтесь. Это председатель сельсовета – Бориндо Юрьевич, а я учитель – Эдуард Яковлевич. Для вас просто Эдик. Учу чукотских детей грамоте, или, как они говорят, – «записывать разговор». Проходите, – он откинул меховую завесу, заменявшую дверь, – вот здесь пока и учу. На днях обещают лес с брошенной базы для школы перебросить.
Встреча с жителями селения, как всегда, затянулась. Учитель уже несколько раз подрезал фитили, подливал керосин, а люди все не расходились…
Когда ярангу покинул последний слушатель, Эдуард посочувствовал:
– Наверное, мы замучили вас?
– Да нет. Мне и самому было интересно.
– У нас народ неизбалованный – любой новый человек, а тем более такой, как вы, событие… Пойдемте, Бориндо Юрьевич ждет нас. О собаках не беспокойтесь, их покормили.
Завершили ужин многочисленными чашками чая, приправленного соленым китовым жиром. На память о встрече председатель подарил Корнею моржовый клык с вырезанными на нем сценками охоты.
Вернувшись в «школу», скитник сразу раскатал спальный мешок и, отстегнув культю, плюхнулся на него.
– Эдик, ты хотел что-то спросить. Я слушаю.
Парнишка замялся:
– Вы, наверное, устали… Может, завтра?
– Не обращай внимания, что я лег. Целый день на ногах. Тяжело.
– Корней Елисеевич, вот скажите, смогли бы вы остаться жить на Севере?
– Вряд ли. Побывать, поработать в разных местах хорошо и полезно, но человека, как и птицу, тянет к родному гнезду… А почему ты об этом спрашиваешь?
– Понимаете, я здесь почти год, но никак не привыкну. Все время кажется, что это сон. Вот проснусь – и нет ни воя ветра, ни льдов, ни тошнотворного запаха прокисших шкур, табака. А я в родном Ленинграде, рядом мама… Не понимаю, почему так произошло? Я ведь с детства грезил Севером. Мечтал забраться в арктическую глушь, приносить пользу стране. Добился, чтобы сюда направили. Чукотский язык выучил… И что? Тоска и постоянное чувство одиночества. Никак не привыкну к этим запахам, однообразной и невкусной еде… Иногда так тошно, что готов пешком уйти отсюда.
– Друг мой, – начал Корней, чувствуя жалость к этому растерявшемуся парнишке. – Я могу тебе лишь сказать, как сам поступил бы в такой ситуации. Ежели Господь направил бы меня сюда, я со всем старанием, дабы не стыдно было перед ним, отслужил урок… Постарайся взглянуть на свою работу глазами человека, который несет этим людям знания и веру в то, что научившись читать, они откроют для себя мир, в котором столько всего интересного! Сам говоришь, что они очень любознательные. Вот и помоги им.
Когда поймешь важность того, что делаешь, будешь по-другому относиться к своей
