Спустя минуту тактическая зрелость нашей команды проявилась в игре в одно касание. Повар Ваня Волокитин дал пас Славнову, Славнов — Арнаутову, Арнаутов блестящим финтом ушёл от Хорхе Вилья, замахнулся и мощным ударом ноги вырыл из поля не меньше двух пудов гальки. Дирижёр болельщиков Валерий Фисенко взмахнул рукой, и стадион дружно рявкнул:
— Ма-зи-ла!
Пока «мазила» растирал ушибленную ногу, игроки обеих команд с гиканьем и свистом понеслись спасать мяч, улетевший в море. Спасли. Игра возобновилась. Первый тайм ничья: 0: 0.
В перерыве к нашим болельщикам пришло с «Оби» подкрепление. Ребята рассказали, что первый помощник капитана Ткачёв в бинокль наблюдает за матчем и ведёт репортаж по судовой трансляции. Кроме того, старпом Сергей Алексеевич велел передать, что в случае поражения вся футбольная команда будет до конца рейса чистить картошку на камбузе. Поэтому второй тайм начался такими атаками наших футболистов, что чилийский вратарь прыгал, как кузнечик, вытаскивая самые безнадёжные мячи. И лишь два раза его мастерство оказалось бессильным.
Сначала Ваня Волокитин, прорвавшись по центру, редким по красоте ударом вбил в сетку ворот зеваку-пингвина. Гол не засчитали, так как судья решил, что Ваня был в офсайде. Судью освистали.
Зато второй гол стал украшением матча. Арнаутов, перед которым маячил огромный неначатый мешок картошки, яростно лез в самое пекло. И его усилия не пропали даром. Выбрав момент, когда сильнейшим порывом ветра чилийского вратаря выдуло из ворот, Гена точным ударом вогнал мяч в сетку. Боже, что творилось на стадионе!
— Гол забил Арнаутов — Советский Союз! Арнаутов — это антарктический Пеле! Гип-гип-ура замечательному бомбардиру!
От этих ликующих возгласов (автором которых, кстати говоря, был сам Арнаутов) все болельщики пришли в экстаз. А замечательный бомбардир, выгнув дугой грудь, гоголем прохаживался по полю и небрежно ронял;
— Автографы потом! Фисенко, отнеси мой лавровый венок на камбуз!
Этот гол так и остался единственным.
Несколько слов в заключение. Когда полтора месяца спустя «Обь» пришла в Ленинград, мы были весьма удивлены: среди многотысячной толпы встречающих не оказалось представителей футбольной общественности — ни Гранаткина с памятным кубком, ни Морозова, ни Гуляева, ни других корифеев, уверенно ведущих наш футбол от одной победы к другой.
— Лезь из кожи вон, забивай решающий гол, а тебе и букета цветов не преподнесут… — ворчал Арнаутов.
Его недоумение разделяли все участники и свидетели исторического матча Чили — СССР, вписавшего новую замечательную страницу в летопись антарктического футбола.
Антарктида осталась за кормой
За время долгого и утомительного плавания вдоль берегов континента я не раз представлял себе эту картину — как скрывается вдали Антарктида. Да и не я один: полярники, многие из которых не были дома уже полтора года, спали и видели во сне, как «Обь» берет курс на север.
Думать об этом было и радостно и грустно. Почему радостно, вряд ли стоит объяснять, а грустно потому, что полярник, расставаясь с Антарктидой, не знает, увидит ли он когда-нибудь вновь этот материк, в который вложил кусок своей жизни.
И когда «Обь» вышла в пролив Дрейка, десятки человек столпились на корме, чтобы пережить необычайно трогательный и волнующий момент исчезновения за горизонтом последней скалы ледового континента.
Увы! На прощание природа преподнесла нам два досаднейших сюрприза.
Представьте себе, что вы смотрите по телевизору хоккейный матч, и в самый напряжённый момент, когда у ворот дикая свалка, а шайба мечется, скачет как сумасшедшая от клюшки к клюшке, режиссёр передачи переключает картинку на экране, чтобы крупным планом показать очаровательную блондинку со вздёрнутым носиком. В другое время вы и сами, цокая языком от удовольствия, глазели бы на эту блондинку, но сейчас хватаетесь за голову и шлёте режиссёру исключительно сердечные пожелания, форма которых зависит от состава сидящих рядом с вами зрителей.
Примерно такую же шутку сыграла с нами природа. В те самые минуты, когда упомянутая выше скала властно приковала к себе все взоры, её окутал невесть откуда появившийся туман. С каждым вашим проклятием он все больше сгущался, а когда соизволил рассеяться, Антарктида исчезла за горизонтом. Затем, чтобы уважаемая публика быстрее пришла в себя, на разгорячённые головы обрушился все более свирепеющий ветер — и начался шторм. Да такой, какого мне до сих пор испытывать не приходилось.
Когда я вполз в каюту, первым живым существом, встретившим меня, оказалась банка с вишнёвым вареньем. Она лихо отплясывала на столе канкан, расплёскивая содержимое на рождаемый в муках научный отчёт Димдимыча. Укротив банку, я не сумел увернуться от стакана с настоем шалфея, которым спасался от надкостницы; сунул в кронштейн треснувший стакан и рухнул на диван, нокаутированный в солнечное сплетение вторым томом «Дневников» братьев Гонкур; спрятал под подушку Гонкуров — и чуть не выломал головой дверь от каюты.
Да, так ещё не качало ни разу! Когда я решился пойти на обед в кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение, стремительно вылетел Н., с ног до головы залитый супом из свежих овощей. Иссиня-чёрная борода пострадавшего была изысканно украшена зелёным горошком, а в зубах торчала недоглоданная кость. Проревев что-то нечленораздельное, Н. скрылся в туалете. Я все-таки вошёл и, нарушая правила поведения в кают-компании, с недопустимой фамильярностью бросился в объятия капитану Купри. Эдуард Иосифович невозмутимо заметил, что мы, кажется, сегодня уже виделись, и, ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита. Я поблагодарил, мёртвой хваткой вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на своё место.
За столом шёл спор: это уже отобедавший Павел Майсурадзе доказывал Гере Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чём. Гера, опытный метеоролог, соглашался с тем, что говорить о шторме не обязательно, но ставил проливу Дрейка за поведение одиннадцать баллов.
— Девять, а то и меньше! — яростно оспаривал эту оценку Павел. — Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись?
Тут Майсурадзе всплеснул руками, как орёл крыльями, и мгновенно исчез в соседнем с нами читальном салоне. Оттуда сначала донёсся грохот сбиваемой мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника:
— Уж в этих делах, Валера, я немножко разбираюсь: от силы десять баллов!
«Обь» стонала и трещала, словно её со всех сторон избивали многотонными кувалдами. По слухам, крен временами превышал тридцать пять градусов, но, когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно преуменьшена. По коридорам лунатиками шастали страдальцы, мутным взором отыскивая туалет. Томные лица этих мучеников вызывали глубокое сочувствие. Пассажиру, как лицу без определённых занятий, в такую качку рекомендуется либо крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал второе и полез наверх, в рулевую рубку.
