— Разразятся после полудня, дайте срок, — говорили мы друг другу. — Ну, уж и промокнут те катающиеся. Вот так потеха!
В час, бывало, заглянет хозяйка спросить, не думаем ли мы прогуляться в эту чудесную погоду.
— Нет, нет, — отвечали мы с хитрой усмешкой, — нас не выманите. Мы вовсе не желаем промокнуть — нет, нет.
Когда же день почти пройдет и все же о дожде нет и помину, мы пытаемся ободрить себя мыслью, что он хлынет неожиданно, как только участники пикника пустятся в обратный путь и будут находиться вдали от всякого крова, отчего вымокнут еще хуже. Но не падало ни капли, и день кончался в полном великолепии, и завершался чудесной ночью.
На следующее утро мы читаем, что будет «жаркий, прочно ясный день; очень знойно», одеваемся в легкие костюмы и отправляемся; а полчаса спустя после нашего выхода начинается сильный дождь, и поднимается жестокий холодный ветер, и то и другое продолжается целый день, и мы возвращаемся домой, утопая в насморках и ревматизмах с головы до ног, и ложимся в постель.
Погода окончательно превышает мое разумение. Я никогда не могу понять ее. Барометр бесполезен и не менее сбивчив, чем газетные предсказания.
Был один барометр в оксфордской гостинице, в которой я остановился прошлой весной, и когда я туда приехал, он указывал на «ясно». Дождь лил как из ведра, и так было с самого утра, поэтому я не вполне мог сообразить, как обстоят дела. Я постучал по барометру, и стрелка взлетела кверху и указала на «очень сухо». Проходивший мимо чистильщик сапог остановился и сказал, что барометр, вероятно, подразумевает завтрашний день. Мне представлялось, что он подразумевает позапрошлую неделю, но чистильщик сказал, что «нет, ему кажется, что нет».
Я снова постучал на следующее утро, и он полез еще выше, а дождь лил пуще прежнего. В среду я снова пошел стучать, и стрелка завернула к «ясно», «очень сухо» и «великая сушь», пока ее не остановил гвоздь, и нельзя было идти дальше. Она сделала все, что было в ее силах, но инструмент был устроен так, что не мог с большим рвением предсказывать хорошую погоду не сломавшись. Очевидно было, что стрелка хочет идти дальше и предсказать засуху и безводие, и солнечные удары, и самум, и все такое, но гвоздь не допустил этого, и ей пришлось довольствоваться заурядным «великая сушь».
Между тем разверзлись хляби небесные и нижнюю часть города затопило, ибо река вышла из берегов. Чистильщик сапог сказал, что, очевидно, когда-нибудь да будет долгий промежуток ясной погоды, и прочел мне напечатанное вверху оракула поэтическое произведение:
Долго предвещено, долго живет,
Наскоро сказано, скоро пройдет.
Ясная погода так и не настала в то лето. Полагаю, что инструмент подразумевал следующую весну.
Бывают еще эти барометры нового сорта, длинные, прямые, в них я ровно ничего не понимаю. Одна сторона предназначается для 10 часов пополуночи на вчерашний день, а другая для 10 часов пополуночи на сегодняшний день; но не всегда же удается поспеть к барометру в 10 часов. Поднимается он и падает на дождь и ясную погоду, с большим или меньшим ветром, и если вы постукиваете по нему, он ничего вам не отвечает. И приходится выверить его по уровню моря и перевести на Фаренгейт, и даже тогда я не знаю, какой получается ответ.
Но кому охота знать погоду наперед? Она и так уже достаточно плоха, без того, чтобы мучиться заранее предвидением ее. Угодный нашему сердцу пророк — тот старик, что в особенно мрачное утро дня, когда нам особенно хочется ясной погоды, осматривает горизонт особенно знающим оком и изрекает:
— О, нет, сударь, думаю, что разъяснится. Тучи разойдутся в свое время, сударь.
— Ах, уж он-то знает! — говорим мы, желая ему доброго утра и удаляясь. — Удивительный нюх у этих старикашек!
И мы чувствуем к этому человеку нежность, нисколько не умаленную тем обстоятельством, что погода не разъясняется и весь день непрерывно продолжает лить дождь.
— Ну, что же, — говорим мы, — он сделал все, что мог.
К человеку, предсказавшему нам скверную погоду, мы питаем, наоборот, горькие и мстительные чувства.
— Как вы думаете, прояснится? — бодро кричите вы ему мимоходом.
— Ну нет, сэр, боюсь, что зарядило на целый день, — отвечает он, покачивая головой.
— Старый болван! — бормочете вы. — Много он в этом смыслит!
А если его предсказание оказывается верным, вы возвращаетесь вдвойне рассерженным на него и проникаетесь смутным впечатлением, что, так или иначе, а тут не обошлось без его участия.
Данное утро было чересчур ясно и солнечно, чтобы на нас могли подействовать леденящие кровь сообщения Джорджа о том, что «барометр падает», «область пониженного давления проходит косой линией по Южной Европе»; поэтому, убедившись, что он не может повергнуть нас в отчаяние и только понапрасну тратит время, он стащил тщательно свернутую мною для себя папироску и убрался по своим делам.
Тогда мы с Гаррисом, предварительно покончив с уцелевшими остатками съестных припасов, переволокли багаж к подъезду и стали дожидаться извозчика.
Багажа оказалось изрядное количество, когда мы все сложили в кучу. Во-первых, большой саквояж и маленький ручной сак, потом обе корзины, большой сверток с пледами и штуки четыре или пять пальто и непромокаемых плащей, и несколько зонтиков, а кроме того, дыня, отдельно в мешке, потому что она оказалась чересчур громоздкой, чтобы где-либо поместиться, да фунта два винограда в другом мешке, да японский бумажный зонтик, да сковорода, которую мы для скорости не стали упаковывать, а просто завернули в оберточную бумагу.
Ворох оказался внушительный, и нам с Гаррисом стало немножко совестно, хотя вовсе не вижу, чего в этом стыдного. Извозчики все не показывались, но взамен их появились уличные мальчишки, которые, очевидно, заинтересовались зрелищем и стали останавливаться.
Первым явился мальчик от Биггса. Биггс — наш зеленщик. Главный его талант заключается в найме наиболее отпетых и беспринципных рассыльных, когда-либо произведенных цивилизацией. Коль скоро в околотке всплывает что-либо особо гнусное в области мальчишеских подвигов, мы знаем наверняка, что это дело рук последнего биггсовского мальчика. Мне рассказывали, что во время убийства на Грэйт-Корам-стрит наша улица тотчас же заключила, что в нем замешан биггсовский мальчик (очередной), и плохо бы ему пришлось, если бы не удалось дать удовлетворительного ответа на допрос, встретивший его на следующее утро после убийства в 19-м номере, куда он явился за заказом (причем в допросе помогал номер 21-й, случайно оказавшийся тут же у подъезда), в результате он доказал полное алиби. Я не знавал тогдашнего биггсовского мальчика, но, основываясь на позднейшем моем знакомстве с ними, лично не приписал бы этому алиби большого значения.
