Оратор сильно воодушевился, сев на любимого конька, но лекция прервалась. Неожиданно показались три машины: к нам приехали гости из ЦК Монгольской народно-революционной партии, совершавшие поездку по южным районам республики. Мы повезли гостей на «Могилу Дракона», засняли на кинопленку и подробно разъяснили, как лучше выехать к северу через «наше» Нэмэгэтинское ущелье.
Работы на «Могиле Дракона» заканчивались. Подошло время перебазировать раскопки и лагерь в другое место. Около двадцати тонн плит с костями динозавров лежало в Перевалочном лагере и дожидалось окончания раскопок. Только тогда можно было разобрать деревянную подъемную дорогу и пустить брусья на упаковку. Я настоял, чтобы Рождественский и Новожилов отправились еще раз на «Красную гряду» осмотреть необследованный участок между Наран-Булаком и горой в форме юрты к юго-западу от колодца Даац-худук. Поисковики вернулись уже к обеду и сообщили, что нашли два черепа и множество обломков костей древнейших млекопитающих в обрывах прямо на борту главного русла Эхини-Цзулуганай, к северу от родника Улан-Булак («Красный родник»). Пригодность «Красной гряды» для раскопок подтвердилась еще раз, и я решил переводить лагерь туда.
Недалеко от «Могилы Дракона» были найдены два развалившихся размытых скелета крупных хищных динозавров. Такого материала у нас хватало, и мы не стали продолжать алтанулинские раскопки. Также пришлось отложить до будущего времени выемку находок Рождественского, ездившего к самым западным размывам массива Нэмэгэту. Судя по найденным костям крупных и мелких хищных динозавров, там мог бы быть еще один центр раскопочных работ.
В ночь на 7 сентября налетела особенно сильная буря. Находившиеся в Перевалочном лагере Рождественский и Новожилов забились ко мне в будку. Наперекор буре мы завели патефон. Фанерная каморка чисто резонировала и усиливала звук. Заглушая рев ветра, неслись звенящие ноты «Липы вековой» и могучие звуки серебряных труб из вступления «Лебединого озера». Мы представляли себе, как были бы потрясены путники, качавшиеся на верблюдах в ночную бурю в безлюдной Гоби, если бы ветер донес к ним из темной дали чудесную музыку Чайковского.
На следующий вечер мы закончили переброску лагеря с «Могилы Дракона» и окончательно подняли полуторку наверх. Сняли лебедку, разобрали деревянную дорогу и приступили к упаковке вывезенных наверх песчаниковых плит. Стальная балка для талей была более не нужна, везти ее назад не имело смысла. Мы глубоко вкопали ее на месте лагеря. На стороне, обращенной к северу, Дурненков насверлил надпись: «АН СССР, МПЭ, 48–49 г.». На полметра от поверхности, с той же северной стороны балки, закопали тщательно закупоренную бутылку с бумагами, указывавшими лагеря, расстояния до мест основных раскопок и перечислявшими участников экспедиции 1949 года. Стальная балка послужит прочным ориентиром на многие годы для будущих исследователей. Такой знак был гораздо лучше простого обо, воздвигнутого в Центральном лагере 1948 года. Правда, под обо там закопали испорченный походный горн, а внутри обо положили бутылку со сведениями об экспедиции и советскими газетами 1948 года…
Уже в сумерках я вышел на обрыв сухого русла, чтобы немного отдохнуть и оглядеться. Ненужные больше верблюды были пригнаны с «Могилы Дракона» и завтра возвращались в сомон. Внизу, в сухом русле, на сером песке светилась тусклым белым фонариком палатка погонщиков-аратов. Вокруг виднелись темные пятна лежащих верблюдов. Взошла яркая луна, в палатке потух огонек, и она стала голубовато-белой пирамидкой на свинцовых песках, а черное плато засветилось лунными бликами.
Восьмого сентября мы надолго, если не навсегда, покинули бэль Алтан-улы. Ветер скоро развеет щепки, обрывки бумаги и сотрет все следы нашей жизни. Останется только укатанная дорога, глубокая выемка в склоне сухого русла, да еще несокрушимый стальной столб будет выситься, шлифуемый свирепым ветром, как памятник труду горсточки советских людей. Глядя на опустошенный лагерь, было трудно поверить, что совсем недавно здесь стояли ряды палаток, штабеля досок и брусьев, ящиков с припасами. По вечерам звучал веселый смех, звуки гитары и патефона спорили с однообразным шумом ветра. Возвращаясь из рейсов, машины выстраивались за лагерем. Их громоздкие кузова казались прочной стеной, прикрывавшей нас с востока. С наступлением темноты в установленный час хлопали выстрелы ракетного пистолета, и плоскогорье озарялось вспышками ослепительного зеленого, голубого или белого света. Аварийных красных ракет, к счастью, не пришлось пускать ни разу… Одну-две минуты спустя под гребнем Алтан-улы возникала звездочка, одна, другая, светившие как будто из глубины горной громады. Это отвечал лагерь «Могилы Дракона». Если мы выпускали две зеленые ракеты, то спустя полчаса из ущелья огненными глазами дракона показывались фары полуторки. Это спешил за долгожданной почтой Малеев: две зеленые ракеты означали приход машин из Улан-Батора…
Я долго возился с перевозкой лагеря и поломкой машины – у «Тарбагана» сломался хвостовик. Запасные части у нас были, и авария означала лишь задержку. Только ночью мы с Прозоровским наконец отправились на «Козле» в новый лагерь. Мы без конца петляли по путаным сухим руслам, спускаясь на дно котловины. Ночная таинственная Гоби была океаном холодного ветра. Фары «Козла» вырывали из мрака кусты саксаула, выступы обрывов, ровные скаты широких русл. Прозоровский согнулся на заднем сиденье, жадно осматриваясь. Иногда раздавался тоскливый вопль кинооператора: «Эх, кадры, кадры!» И как я сочувствовал ему, много раз силясь запечатлеть, передать другим величие или краски чудесных видений, мелькавших передо мной на путях по Гоби с не поддававшейся осмысливанию быстротой!
В лагере у подножия останца в русле Эхини-Цзу-луганай, близ родника Улан-Булак, уже стояли три палатки. Моя фанерная будка встала на высокой площадке – уступе холма над руслом. Только на Алтан-уле она стояла на буро-желтых меловых песках, а здесь – на белом песке эоцена. Взошла луна. Я уже не раз замечал, что здесь, и вообще на юге, луна голубее северной, та – более каленосеребряная. От голубого лунного света белые пески утратили сероватый оттенок и засеребрились. Серебряные холмы, склоны и уступы со всех сторон окружили новый лагерь, а площадка перед моей будкой напоминала роскошную серебряную плиту. На моем столике загорелись свечи, и стало опять хорошо работать, как будто и не было переезда с высокого бэля Алтан-улы сюда, на дно котловины, к саксаульным буграм. И ветер завывал по-прежнему, хотя и не с таким остервенением, как на открытом плоскогорье.
