Поэтому я сказала:
— Ты, Леня, давай не умничай, а погружайся на корабль.
И первая деловито взобралась на борт шхуны.
Тем временем из своих переулков и тупиков, улиц и проспектов, с юга и севера, запада и востока, с великой осторожностью, друг за другом наши сухопутные горожане ступали на резиновую покрышку между пристанью и шхуной, стараясь не смотреть с высоты на плещущее под ногами море. С покрышки на фальшборт, потом на такелажный сундук, прыжок на палубу…
Все. Обратной дороги нет.
Прямо перед нами всходила на корабль, как примадонна на подмостки Королевской оперы или Королевского национального театра, театра «Барбикан», лучших оперных театров Парижа и Брюсселя, Дебора Уорнер. Во всех этих прославленных театрах планеты высокая героическая Дебора ставила «Короля Лира», «Гедду Габлер», «Мамашу Кураж» и другие шедевры оперного искусства. Видимо, спектакль по «Бесплодной земле» Т.С. Элиота надоумил, подтолкнул своего титулованного режиссера посетить безлюдный заснеженный Свальбард, оконечность мира, жемчужину Земли.
И хотя в «Ла Скала» намечалась грандиозная постановка оперы «Смерть в Венеции», где лучшие теноры, басы и баритоны застыли в ожидании сигнала Деборы, чтобы запеть арии Беджамина Бриттена, сама она с чемоданом, в песцовой ушанке, купленной сегодня утром возле нашей охотничьей ночлежки, шагала уже по спардеку «Ноордерлихта».
Каким образом такая мировая величина поместится в тесной каюте шхуны — уже неважно, мой-намывай теперь жесткой щеткой в тазу свои почерневшие от угольной пыли «макбуты», поскольку могучая голландка Афка к нашему приходу надраила палубу, хоть глаженым носовым платком протри — не замараешь. И пока эти атлеты духа, замыслившие бегство в неизмеримый мир вечных истин, возятся со своим громоздким скарбом, а на борту царят суматоха и сумятица — вдыхай, черт возьми, этот воздух кочевий, оставляя заставы земли!..
Глава 10
«Да увидит каждый из вас свою родину!»
Постепенно шхуна заполнилась путешественниками. Нина Хорстман распределила всех по двое. Так и вижу, как еще в Лондоне, склонившись над планом судна, в клеточки кают она аккуратно вписывала фамилии будущих сожителей. Взвешивала на тончайших весах за и против, пытаясь соединить несоединимое, вычеркивала, группировала, перетасовывала музыкантов, ученых и художников по парам — кто с кем будет «делить жилье».
А делить-то, в сущности, было нечего, каюты «Ноордерлихта» — идеальное пространство для клаустрофобии. Две шконки с деревянными бортиками, верхняя и нижняя, тонули в полумраке. Слева от коек — раковина и маленькая полочка. На стенке три крюка для одежды. Пожалуй, из мебельного гарнитура — все.
— А что? Чистенько тут, — удовлетворенно сказал Леня. — Конечно, у нас во вьетнамской джонке было намного просторней. Но, как гласит норвежская пословица, в тесноте, да не в обиде.
Мы быстро затащили в каюту рюкзаки, пакеты, чемоданы с Луной, сузив жизненное пространство до такой степени, что не могли пошевелиться.
Нет, никогда нам не достичь сознания аргентинского гаучо, который ел с ножа, боясь, что однажды, воспользовавшись вилкой, захочет присовокупить к ней тарелку. А затем стол, стул, чтобы сидеть за столом, и наконец дом, где все это хранить.
Скорее, мы походили на некоего Конрада Грюнемберга из Констанца, который в свои Средние века, пустившись морем из Венеции ко Гробу Господню, не только запасся всем необходимым, дабы путешествовать с удобствами, ни в чем не испытывая нужды, но и составил для приятеля путевой бревиариум, чем-то неуловимо напоминающий тот, что нам из Лондона слала по электронной почте Нина:
«Купи кровать, — писал Грюнемберг, — четыре полотняных простыни, матрац, две наволочки, две подушки, набитые перьями, ковер и большой сундук. Запасись вином и питьевой водой и не забудь заготовить сухари двойной или тройной закалки. Они не портятся. Закажи в Венеции большую клетку с насестами: в ней ты будешь держать птицу. Затем купи свиные окорока, копченые языки да вяленых щук, если ты в пути на святую землю собираешься чревоугодничать и бражничать».
Далее он предупреждал друга о тонкостях корабельной жизни: «На корабле, — отмечал этот привередливый паломник, — кормят лишь дважды в день, ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень с личинками, пауками и красными червями. И вино там своеобразно на вкус. Не забудь полотенца для лица — на корабле они всегда липкие и теплые. Затем позаботься о добром благовонном средстве, ибо такой там стоит безмерно злой смрад, что невозможно его описать словами».
О смраде не было и речи на «Ноордерлихте», наоборот, Афка вечно проветривала каюты, аж зуб на зуб не попадал, и брызги летели аквамаринового цвета, но я все равно возжигала свои неразлучные тибетские палочки, согревая душу и, как потом выяснилось, устраивая на корабле невыносимую smell aggression. Люди с нами плыли воспитанные, и если мои благостные гималайские ароматы были кому-то, словно серпом по яйцам, никто мне даже не намекнул ни словом, ни взглядом. Единственное, я сама услышала, что Миша в коридоре жаловался Даше:
— Я ночью проснулся — духота, запах благовоний. Меня чуть не стошнило несколько раз.
Тут зазвонил судовой колокол. Нас приглашали на обед.
Конрад Грюнемберг не поверил бы глазам — стол ломился от яств: среди сыров и свежевыпеченного хлеба дымились супы из шпината с сухариками, салаты, жаркое, соусы и в довершение всего — десерт из суфле, мороженого и вишневых ягод с арбузом.
Завидев такое изобилие, Леня заметил подозрительно:
— Арбуз?! Как у них хорошо с припасами для поддержания жизни! Может, это только начало? Быстро съедим все и будем куковать!..
А Миша, по молодости лет с оптимизмом глядящий в будущее, высказал опасение, что при таком питании недели через две он не влезет в каюту и его соседу, поэту Нику Дрейку придется не на шутку обеспокоиться, как бы драматург Дурненков не задавил его во время качки, сломав шконку.
Ник и Миша были соединены Ниной по красоте и вдохновению — голубоглазый Миша и красавец Ник с загадочной улыбкой и ясным взглядом настоящего поэта.
Миша даже сказал по этому поводу:
— Смотрите нам свадьбу не сыграйте к концу путешествия!
Тут опять ударили в рынду — и мы собрались в кают-компании знакомиться с экипажем. Слово себе предоставил капитан и владелец судна голландец Тед Ван Броекхусен, человек большой природной силы в толстом норвежском свитере.
Зачарованный этой шхуной, ее вольными очертаниями, он пополам с товарищем купил ее в Германии за 180 тысяч голландских гульденов.
