Речка была узкая, с истоптанными травянистыми берегами, но все же довольно глубокая и не грязная. На той стороне у самой воды густо стояли кусты. С веселым шумом по воде мимо меня проплыли два мальчика на ярко-желтом водном велосипеде. Купался я с радостью, как всегда.
В четырехместном номере гостиницы на одной из соседних с моей кроватей устало сидел молодой еще мужчина с большим мясистым носом и слегка обрюзгшим длинным лицом. Увидев меня, он оживился — видел давеча, как я ставил велосипед, — начал расспрашивать, позавидовал и пригласил пойти прогуляться от скуки по вечернему городку.
Звали его Антон, вскоре мы уже как старые приятели с разговорами расхаживали по темной Соснице, прошли в парк, вышли к танцверанде. Здесь было не то что в Брянске — яблоку негде упасть, — но я ведь не захватил с собой из Москвы ни приличных брюк, ни сандалет и теперь пожалел об этом. Ребята сплошь были в черных костюмах, белых рубашках, при галстуках — город.
Нам с Антоном не понравились танцы оттого, что было слишком много народу и сравнительно мало девушек, мы хоть и зашли на веранду, но почти тут же ушли. Антон начал говорить о своей ранней женитьбе, о скучных командировках, о том, что ему уже много лет — «скоро сорок» (!) — и его лично никакое путешествие уже не ждет.
Я слушал его с чувством человека, постигшего Истину. При чем возраст? Возраст человека не меряется календарными годами. Человек стареет не от прожитых лет. Он умирает еще при жизни, если теряет в себе ее ощущение.
На другой день утром, идя на речку, я опять встретил бабушку.
— Здравствуй, сынок, — опять приветствовала она меня, ласково улыбаясь. — Много-то не купайся, рано еще, солнышко-то не поднялось, не растеплилось…
Покидал я Сосницу с легким сердцем, уверенный в хорошей дороге, с надеждой к вечеру быть в Чернигове, со светлым почему-то ожиданием этого древнего города.
И на длинном, но вовсе не тягостном пути до Чернигова особенно запомнилось множество бабочек на шоссе, сшибленных пронесшимися машинами, — светло-желтые, лимонные хлопья. Некоторые были живы и ползали, оглушенные, некоторые еще весело порхали над синеватым горячим асфальтом. Святая слепота счастья…
Еще были душистые дыни и мягкие переспелые яблоней в большом поселке Мена. И полуденная остановка моя — привал в цветах — в нескольких километрах за этим поселком. Это были сплошные цветы, белый кипенный остров, почти без травы — ромашки, зонтичные, — земля совершенно сухая, теплая, ни муравьев, ни букашек, только все те же бабочки и алые божьи коровки — как сверкающие на солнце капельки крови.
От цветов шел пряный аромат, когда я лег на спину, они стали волшебно большими, сияющими, они покачивались, пронизанные солнцем, у самого моего лица.
В бледно-голубом далеком просторе над цветами, не торопясь, плыло невесомое, напоенное светом, свободное облако.
В Чернигове мне необыкновенно везло, весь город, казалось, был расположен ко мне.
Милиционер любезно присматривал за велосипедом, пока я ходил насчет гостиницы. Администратор — интеллигентная женщина — сразу ответила, что места у них есть, а увидев мой московский паспорт и узнав про велосипед, даже прониклась ко мне уважением. Это я особенно понял потом, когда увидел, какой номер она мне отвела. На просьбу о велосипеде она, не задумываясь, ответила, что да, у них, кажется, есть куда поставить и пусть я позову к ней привратника. Импозантный усатый привратник по ее просьбе милостиво разрешил мне отвезти машину в просторный подвал под лестницей. А когда, поставив машину, мы вернулись в вестибюль, он вдруг, на миг потеряв свою неприступность, наклонился ко мне и посоветовал, не теряя зря времени, пойти и осмотреть выставку на «валу» — ежегодную выставку цветов и плодов.
И я направился через площадь и сквер, мимо огромного собора — к «валу». «Вал» — гордость Чернигова, ансамбль сохранившихся церквей, храмов, соборов.
Покрытая сизой плиткой широкая площадь, великолепный собор (Спасо-Преображенский собор 1036 года — самое старое из сохранившихся на Руси каменных зданий), вполне современные здания неподалеку, кусты и деревья парка, чистота и праздничность, а затем и сама выставка — среди деревьев и белых златоглавых церквей, со множеством разодетых людей, с возбужденными девушками-школьницами у стендов, с помидорами, грушами, яблоками, гладиолусами и георгинами — и маленькая картинная галерея в одном из храмов.
Наступил вечер и — опять по совету привратника — я отправился на здешнюю танцверанду. Это была обширная площадка у подножия собора, огражденная проволочной сеткой, напоминающая тем самым огромный и круглый теннисный корт. Девушки, с которыми я танцевал, казались необыкновенными… Вернулась юность — как награда за веру в нее, — волнение молодости путало мои мысли. Куда делся взрослый опыт? Но я не жалел о нем.
С танцев возвращались вдвоем с Матвеем, черноглазым приветливым пареньком, с которым познакомились, разбивая танцующую девичью парочку. Дошли до гостиницы, потом я проводил Матвея чуть дальше. Он ушел, а я все бродил — не хотелось спать.
Небо было полно звезд, четко вырисовывались созвездия, и было тепло и тихо, а я будто и не проехал около ста километров и не был еще утром в Соснице.
Перед тем как направиться в номер, я спустился в подвал под лестницей. Мой двухколесный, мой сказочный «конек-горбунок» стоял там, где я его оставил, покорно ждал.
Номер был на четвертом этаже, окна его выходили на площадь. Парами и в одиночку по ней еще расхаживали нарядные люди. Светлели платья женщин, их каблуки стучали по древней каменной плитке…
Утренние лучи солнца, коснувшиеся моего лица, разбудили внезапно, словно зов походной трубы. Было только семь, и я решил, что вполне можно еще поспать — ведь лег вчера во втором часу. Перевернувшись на другой бок, я принялся рассматривать робкие, какие-то неопределенные, но светлые сны. В них не было ни навязчивости, ни тоски. Нахлынуло вдруг вчерашнее ощущение выставки, картинной галереи, «вала». Я выпутался из простыней и подошел к окну. Площадь уже вовсю блестела от солнца, вдалеке сквозь зелень белели стены и сияли золотом купола собора.
Настроение у меня было — как, наверное, у Наполеона, когда он проснулся в первый раз императором Франции. Мне не нужен был сан императора — Родина и так лежала передо мной. Казалось, сбывается то, чего не получалось, не было в жизни раньше. И те часы, дни, годы, которые, видимо, еще отпущены мне судьбой, — это просто сказочное, неоценимое богатство.
Ослепительная Десна со своим уютным песчаным пляжем, по которому медленно расхаживали стройные девушки в ярких купальниках и великолепно сложенные ребята, стала продолжением утренних снов. Высокое солнце светило на совесть, широкая река оделась в светлое марево, береговой песок мягко белел. В двадцати шагах от воды зеленели гостеприимные заросли ольхи и орешника, за ними тоже кое-где был песок, а выше, над обрывом, белые храмы сияли золотом куполов в темно-голубом холодном небе. Что-то во всем этом было от вечности.
