— Зоо?.. Или фито?., — скучным голосом уточняет Петя.
— Конечно, зоопланктон. Знаешь, таких букашек, рачков. Сейчас мы их наловим сеткой. Хорошо, что я ее положил в лодку.
— Давай лови побыстрее. Попробуем, как он на вкус. Уж очень есть хочется. Я всегда на судне по две порции супа ел. Организм требует.
Отмотав от троса банку, я размахиваюсь и швыряю ее в волны. Косой плавник метнулся к ней, белая пасть раскрылась и… банка исчезает s акульем животе,
— Ну ты подумай, — стукает кулаком в ладонь Корин, — хап и готово! Обманула нас.
— Чтоб она подавилась, — сплевывает в воду Скачков. — Коля, чего ты копаешься? Давай свой сачок!
Никогда я, наверно, так внимательно и придирчиво не рассматривал перед спуском в воду ихтиопланктонную сетку — трехметровый сачок из тончайшей шелковой сети, одетый на металлическое кольцо. В самом низу сети-сачка специальный стальной стакан, В нем собирается улов — отцеженный из воды океана планктон, мельчайшие живые организмы, населяющие толщу воды. Десятки раз вместе с Веней Огневым в этой и прошлых экспедициях приходилось делать мне планктонные станции. Еще позавчера штопал, чинил эту сетку на борту «Марлина». А вот сегодня нужно наловить планктон, но не для того, чтобы привезти его пробы в баночках на берег, в институт, а для еды.
Прикрепив сеть к тросу, мы с Кориным осторожно опускаем сачок в воду. Сначала сетка ныряет в глубину, а потом, расправившись в конус$7
— Ловись, планктон, большой и маленький! — восклицает Корин. — Говорят, что Бомбар так привык к планктону, что питался им и на суше. Ха, проживем, парни!
Скачков достает из ведра миску, ложки, моет их. Потом рядом с миской кладет коробочку с солью и, скрестив на груди руки, смотрит в воду, где белеет колеблющийся конус.
— Потерпи, Петя, — говорю я ему, — пробуксируем с часик-полтора. Чтобы побольше поймать,
— Знаете, ребята, а я пока совсем есть не хочу. — Корин сидит на носу «Корифены», осматривает горизонт. — Сам просто удивляюсь: еле-еле корку с тушенкой сжевал.
Горбушку, я видел, Стась проглотил за один глоток. И по-моему, не жуя. Мне хочется сказать об этом, но молчу. Наверно, человек просто внушает себе, что он сыт. И ни к чему его переубеждать. Неужели нам действительно придется питаться планктоном? Б-рр, я уже не хочу быть Бомбаром. Я хочу на «Марлин». Мне хочется побыстрее домой, на берег, В наш уютный, заснеженный сейчас город. Чтобы по вечерам ходить с Наташей на каток. Чтобы играла музыка, розовели прихваченные морозом ее щеки, чтобы она учила меня ездить "спинкой вперед"… и я бы чувствовал в своей руке ее крепкую ладонь. Я устал от приключений: рейс был длинным, сложным. Мы побывали с Сенегале, Гвинее, Гане. Видели джунгли, крокодилов и сбивали камнями кокосовые орехи. Пили кокосовое молоко. Хватит экзотики. Хочу на «Марлин», На берег. Домой…
— Алло, Коля! Пора…
Да, пожалуй, пора. Скачков берет в руки миску, а мы с Кориным и Валентином тянем трос. Сачок упирается, неохотно выползает из воды. От него остро пахнет морем. Бот и стакан. Все склонились над ним. Я откидываю защелки и вытряхиваю в миску улов — желто-розовую шевелящуюся массу.
— Занятный мирок, не правда ли, ребята? — говорю я, — Посмотрите, вот это рыбьи мальки. Наверно, летучих рыбок. А вот креветочки, крабики, медузки…
— Пахнут рачки-медузки отвратительно, — перебивает меня Валентин, — Нет, ребята. Вы как хотите, но я до судовой кают-компании терпеть буду.
Я ставлю миску на банку. Стась и Петр с задумчивым видом сидят с ложками около нее.
— Вы знаете, ребята, — продолжаю я. — Хейердал считает, что по вкусу планктон напоминает то рака омара, то креветок и даже черную икру.
— Черную икру, говоришь? — Скачков, поморщившись, берет живую «кашку» своей ложкой и задумчиво поднимает на уровень глаз. Потом нюхает: — Фу, черт… какая гадость!
— Ладно, не привередничай… Начинайте, ребята.
— Ха, а ты?
— И я тоже. Потом. За нами.
— Нет уж дудки. Все вместе. А то ты как чеховский дедушка. Помните? В одном из его рассказов, когда покупали рыбу, то сначала давали попробовать дедушке. Если он оставался жив, то ели все. Ну-ка давай твою ложечку… так. Пополнее. Посоли немножко.
— Плохая память у тебя, Корин. Забыл, как на «Марлине» канючил: "Дайте попробовать планктончика. Как Бомбар хочу". А?
Корин действительно не раз пытался попробовать планктон из наших научных сборов. Он не отвечает, пододвигает мне коробку с солью. Я посыпаю немного соли в ложку. Вся живность в ней отчаянно копошится.
— Да, вот что я еще вспомнил: в Китае и Японии планктон уже добывают специально для пищи. Сушат на солнце, а потом из него готовят суп и разные другие кушанья. Даже начинку для пирогов делают. Планктон, ребята, очень питателен. В нем содержится до шестидесяти процентов жира. И американцы…
— Убедил! — прерывает меня Корин, — А ну, парни, раз-два… хоп!
Хоп! Я втискиваю ложку в рот и, зажмурив глаза, делаю большой глоток. По гортани и небу словно кипятком окатило. Это, наверно, от медузок. Они вооружены мельчайшими стрекательными клетками, и те клетки стреляют невидимыми глазам стрелами. Ощущение — словно водоросль пожевал, скользкую и раскисшую.
— Ничего, пойдет, — Скачков сморкается за борт, в сторону акульего плавника, и подцепляет еще одну ложку, — превосходная живая кашка. Только слишком поперченная. Во рту пожар.
— А я наелся. Ты, Коля, тоже? — Стась пододвигает миску к Скачкову: — Ешь, Петя, поправляйся. Придешь на пароход толстеньким.
В желудке нехорошо. Наверно, рачки и крабики еще бегают, суетятся там, а медузки обстреливают мой бедный желудок залпами своих стрекательных клеток. Я вытираю пот с лица. Жарко. И как-то муторно.
Солнце клонится к вечеру. Горизонт также пустынен. Тяжелые тучи ползут над заливом, отражаясь своими пухлыми телесами в почти спокойной воде. Голубая пустыня, голубое небо и солнце. Иногда оно прячется за тучи, и сразу становится прохладнее. Вечно сощуренные глаза раскрываются шире, отдыхают. Океан, небо и мы. Кругом пустыня. Даже чаек не видно. Да и что им делать возле нашей лодки? Самим бы хоть как-нибудь прокормиться. Нет, не видно чаек. Голодные, они носятся, наверно, сейчас за «Марлином» и недоумевают: почему же не отдается трал? Ах, «Марлин», «Марлин», где же ты? Ищешь ли нас, или опять механики ковыряются в масляном чреве уснувшего двигателя?
— Корифены! — От Валиного голоса я вздрагиваю; — Ребята, корифены!
Мы все разом поворачиваем головы к левому борту. Там, громко всплеснув, из воды выскакивает сплюснутая с боков тупорылая ярко-золотистая рыбина. Сверкнув своей до блеска начищенной чешуей, она падает в волны, и тотчас из океана выпрыгивает с дождевым Шорохом стайка летучих рыбок. Словно большущие стрекозы, они проносятся над водой. А в прозрачной воде спешат мимо лодки золотистые рыбы. Акула лениво поплыла в их сторону, но корифены стремительно Метнулись в глубину и, пронырнув под килем лодки, показались около ее правого борта. Заметив что-то, тройка рыб резко развернулась и умчалась прочь. А на Их месте вновь показывается акула.
