классическую поэзию. Считается, что в эту ночь, самую длинную в году, начинается победа света над тьмой.
Мехди — мой друг и напарник по исследованиям. После трехлетнего перерыва я решил наконец попробовать возродить свою лабораторию. Если получится, она станет частью уже существующей большой лаборатории, которой руководит Мехди.
Мы живем рядом и проводим много времени вместе. Наши дети дружат: Соня и Элиса — одногодки, а Даша на год старше Эмилии. Они целыми днями играют впятером: четыре девочки и Джои, пес породы чивини, которого Мехди трогательно называет своим сыночком. «Пэсар бад! — ругает он Джои, когда тот рычит на прохожих или ввязывается в драку с другими собаками. И тут же оправдывает: — Просто он — немецкая овчарка в теле маленькой моськи. Инстинкт подсказывает ему, что он огромный сторожевой пес». Выговаривает: «Если будешь так себя вести, у тебя не появится подружки…» Но Джои не перевоспитать. Насколько он игрив и ласков к своим, настолько беспощаден к чужим. Рычит, лает. Соня с Дашей в нем души не чают. День-деньской гоняют с ним по двору, пока мы с Мехди пишем заявку на грант.
Вместе писать веселее, особенно с Мехди. Срок подачи — через неделю, а у нас еще конь не валялся. Рассказываю ему бородатый анекдот про разницу между капиталистическим и социалистическим адом. В капиталистическом аду грешнику каждое утро вбивают в задницу по гвоздю. В социалистическом — по идее то же самое. Но случаются перебои с гвоздями, бывает, что забойщик гвоздей не выходит на работу по причине запоя; а когда выйдет, обнаружит, что кто-то спер молоток… и так далее. Однако к концу месяца все тридцать гвоздей обязательно вобьют. «Да-да-да, — трясет головой Мехди, — у нас в Иране есть точно такой же анекдот. Только на фарси он звучит смешнее». За то время, что мы дружим с Мехди, я открыл для себя удивительную вещь. Оказывается, иранцы любят рассказывать анекдоты не меньше нашего. В отличие, например, от американцев, для которых этот жанр, как правило, ограничивается катехизической формой вопроса — ответа («Как называется переходный период от капитализма к коммунизму? — Алкоголизм») или привычной фабулой «Мужик заходит в бар…». У американцев, французов, немцев анекдот может изредка промелькнуть в беседе в качестве необязательного орнамента. Иранцы же рассказывают анекдоты взахлеб, как русские, спонтанно вступая в застольные состязания — кто больше вспомнит. Вероятно, этот особый жанр, застольный шквал анекдотов, пришел в Россию с Востока, вместе со сказками Шахерезады. Так же как африканцы могут часами обмениваться пословицами и этот обмен превращается в своеобразный иносказательный диалог, русские и иранцы перебрасываются анекдотами. Но удивительней всего то, что половина моих любимых советских анекдотов, оказывается, имеет персидский аналог. В чем причина? Длительная история репрессий в обеих частях света или глубинное родство культур? Юмор — вещь непостижимая; транспортировку из одной культурно-языковой среды в другую он переносит еще хуже, чем стихи. Стало быть, если паче чаяния наши шутки понятны им, а их шутки — нам, это говорит о близости двух культур красноречивей, чем что-либо еще. С нашими иранцами мы смеемся до упаду.
Но мы здесь не ради анекдотов. Мы пишем заявку на грант. Вколачиваем все тридцать гвоздей за одну смену. Сегодня — суббота. «За эти выходные мы должны все успеть», — объявляет Мехди и смотрит на часы. На часах — полдень. До часа «Ч», до «соб душанбе» [231], еще уйма времени. «Может, по пивку?» — предлагает мой ответственный напарник. Я делаю строгое лицо, укоризненно качаю головой. Но перед его напором не устоять. Через две минуты он уже разливает по кружкам хефевайцен. Как пел Гребенщиков, «во славу музыки сегодня начнем с коньяка». Кстати, музыка нам тоже не помешает. Она, как известно, очень способствует грантописательному процессу. Мехди ставит Алирезу Горбани. Песня «Чера, чера?». И действительно, «чера» [232]? Но я не спорю, Горбани так Горбани. С тех пор как Мехди сводил меня на концерт по случаю Мехрегана, я поклонник иранской музыки. Итак, Горбани, хефевайцен… Мехди снова смотрит на часы: «Уже обедать скоро пора, дети, небось, проголодались. Может, шашлыки пожарим?»
И все же ко второй половине дня мы входим в рабочий ритм. Теперь мы пьем только крепкий персидский чай. Почти что чифирь. Он снимает сонливость, вызванную шашлыками и пивом. Мы испытываем прилив творческой энергии, отчаянно стучим по клавиатурам ноутбуков, пока вокруг носятся и галдят наши неугомонные дети.
— Страница четырнадцатая, абзац второй… Тут мы пишем про динамику иммунного ответа в опухолях, нечувствительных к ЛТ… Эмилия, сейчас же прекрати таскать Джои за хвост!.. Вот тут у меня вопрос: как мы определяем чувствительность к ЛТ на этих образцах?.. Эмилия, я кому сказал?
— На этих образцах — никак. Мы просто экстраполируем результат по органоидам того же рецепторного профиля… Соня, положи на место печенье, ты уже достаточно сладкого съела… А эти образцы используем исключительно для мультиплексной ИГХ… Соня, я кому сказал?
— А это нормально — экстраполировать? Рецензенты не придерутся? Эмилия, если сейчас же не перестанешь, я тебя накажу.
К полуночи галдеж наконец утих. Дети и пес спят вповалку у Элисы в комнате. А мы с Мехди все еще чифирим и топчем клаву.
— Так, давай, может, прервемся? Надо Соньку с Дашкой домой отвезти и уложить как следует. Моя жена, наверное, уже решила, что нас похитили.
— Давай, конечно, дуй скорее домой. Я еще чуть-чуть поработаю и тоже лягу. Завтра с утра продолжим.
Трудоголик Мехди, когда войдет в раж, может работать без перерывов и сутки, и двое суток. Чем бы он ни занимался, наукой ли, персидской каллиграфией или жаркой шашлыков, он ко всему подходит с перфекционистским усердием и запалом. Его лаборатория — самая технически оснащенная из всех, что я когда-либо видел. Причем часть этого оборудования он, кажется, собрал своими руками. Он генетик, изучающий эволюционные процессы в раковых клетках. Его жена Наргес — иммунолог. Они познакомились на биофаке — как говорит Мехди, в очереди в ламинар. По окончании университета Мехди уехал из Ирана, поступив в аспирантуру в Институте Макса Планка. После аспирантуры несколько лет постдочил в Швейцарии, там к нему присоединилась и Наргес. Затем он получил ставку ассистента в научно-исследовательском институте Ли Моффитта. А пару лет назад перебрался к нам. Наргес устроилась на работу в Йельском университете; не ближний свет, от Грейт-Нека — полтора-два часа в один конец. До ковида я тоже так мотался: из Нью-Йорка в дальний конец Лонг-Айленда. Шесть
