Ознакомительная версия.
Немного далее, влево, расположены грязные кофейные для простого народа. Несколько верблюдов лежали против них, задумчиво отвесив свою длинную нижнюю губу. Около толпился всякий народ: греческие монахи, русские бабы с вязанками зеленого луку под мышкой, монахини, греки, турки, католические патеры в капуцинах[34], солдаты, евреи с длинными пейсами, в меховых шапках, в грязных полосатых халатах, с разрезами по бокам, немного сгорбленные, подпершиеся руками в бедра… Вправо возвышалась Давидова башня, передо мною были Яффские ворота, устроенные также в небольшой башне, выдающейся из стен, окружающих город. Под воротами меня охватила легкая сырость, проникнутая запахом мясной лавки. Турецкие солдаты с ружьями сидели в проходе на завалинах.
Тотчас при входе в город представляется грязная площадка, заваленная всякого рода дрянью и остатками. Вправо, в некотором отдалении, видно здание английской церкви в готическом стиле, чистенькое, красивое, но совершенно не идущее к Иерусалиму по своей архитектуре. Прямо против меня была Давидова улица; по обе стороны ее расположены лавки; вправо, немного в стороне, крупная надпись обозначала лавку Лондонского Библейского Общества, влево – первая лавка под навесом принадлежит Шпитлеру (о котором говорено было выше), с вывешенными на дверях планами и видами Иерусалима. Далее, по обеим сторонам, идут лавки с разными разностями. Несколько английских и немецких надписей обличали европейских хозяев.
Оживления большого незаметно. Медленно ползет, переваливаясь с боку на бок, старушка странница; бойко пройдет, заломив клобук набекрень, греческий монах; красивый брюнет англичанин, в пиджаке и крохотной шляпе, с красным гидом под мышкой, старается что-то объяснить сопутствующему ему драгоману в красном фесе и широчайших светло-оливковых штанах; полунагие ребятишки валяются на куче сора; взрослые туземцы лениво копошатся там и сям, видимо без определенной цели. В лавках преимущественно бросаются в глаза: хлеб, апельсины, лук, четки, перламутровые образа…
Из Давидовой улицы путь к храму идет влево, по Христианской улице, откуда вправо, чрез небольшой проход в зданиях, поворачивает к самому храму. До десятка ступеней ведут на площадку. На лестнице сидят вифлеемские христиане в восточных костюмах, продающие свои изделия. «Хош каристы?.. Чабук тоже есть», – слышится на каждом шагу. Квадратная площадка, выстланная плитами, также вся занята этими торгашами. Между ними слоняются странники и странницы, греки, турки…
В левом углу возвышается полуразрушенная башня храма. Тотчас подле нее две большие полукруглые двери видны рядом на фасаде жалкого обваливающегося здания. Одни из них заделаны, другие служат единственным входом в храм и во все прилегающие к нему монастыри. Я вошел чрез маленькую калитку, в них устроенную.
На меня повеяло сыростью. Неприятный запах распространялся в храме. Сумрак увеличивал первое невыгодное впечатление. Кругом шум, ходьба, крик, точно на улице. Влево от дверей помещается широкая софа. Несколько грязных турков играют на ней в шашки и курят наргиле. Подле софы – жаровня с угольями.
Прямо против входа помещается каменная плита, на которой было покрыто благовониями тело Спасителя по смерти. Над нею устроен род балдахина и горят несколько лампад. Старик, русский странник, стоял перед ней на коленях и клал земные поклоны. Несколько других странников и странниц, наскоро приложившись к святыне, спешили возобновить прерванную беседу. Вправо отсюда восходят по лестнице на Голгофу, влево виден полусвет, колонны… Я направился влево и вышел в Ротонду храма, в средине которой возвышается часовня Гроба Господня. Тут сновал разный народ. У входа в часовню стоял греческий монах, тотчас же предложивший проводить меня ко Гробу; но я вовсе не желал этого; я не хотел пока развлекаться подробностями, не хотел, говоря прямее, дать остыть внезапному, необъяснимому ощущению, родившемуся во мне при мысли о близости святыни. Две поклонницы только что вышли из узкого и низкого входа в пещеру. На мое счастье, я очутился один…
Легко и бодро вышел я из часовни; обошел наскоро весь храм, не обращая ни на что особенного внимания, даже на многократные предложения непрошенных чичероне: в голове у меня было вовсе не то…
Долго я бродил по всему Иерусалиму, так же машинально, пока голод и усталость не напомнили, что человек есть существо земное и что ему свойственны потребности, которым он должен поневоле подчиняться.
Пообедав и побеседовав с Василием Сергеевичем, я сделал визит консулу, живущему в одном из корпусов русского приюта. Андрей Николаевич Карцев[35] принял меня очень любезно и предложил с своей стороны быть полезным, если мне встретится надобность в его помощи. Я сообщил ему о моем намерении проехать чрез Самарию и Галилею в Бейрут и узнал, что путь этот в настоящее время небезопасен, что из Самарии получены дурные вести, но что если я, несмотря на это, решусь ехать в ту сторону, то он предлагал, с своей стороны, сделать все возможное, чтобы гарантировать безопасность моей поездки. В заключение он советовал мне познакомиться с господином Каминским, проживающим тут же, в Русских Постройках, уже несколько лет и не раз объехавшим Палестину. Он дал мне к нему рекомендательную записку, и я отправился, предводимый кавасом, делать новое знакомство.
Виктор Кириллович Каминский[36] помещается в одном из зданий второго класса, назначенном для странников из простонародья. Я отрекомендовался ему и отдал записку консула. В комнате его чрезвычайно сыро, затхлый запах невыносим; она угловая: два окна ее выходят в разные стороны, посредине стояли ширмы; на окне маленький самовар; на стене висела английская карта Палестины. Обитатель ее среднего роста и полноты старичок, в стареньком халате и в шапочке.
Когда мы познакомились и разговорились, я заметил ему, что в комнате чрезвычайно сыро.
– Ужасная сырость. Вот я вам покажу мой чемодан, так вы увидите, что за сырость, – и Виктор Кириллович выдвинул из-под дивана чемодан, обросший мхом, как бутылка заветного вина.
– Но ведь это чрезвычайно вредно для здоровья, – говорю я.
– Еще бы! Я здесь такие ревматизмы получил, что хочу ныне летом ехать в Тивериаду полечиться минеральными водами…
Виктор Кириллович отлично знаком с Палестиной и со всем, что о ней писано. Он и сам писал о ней. Его «Воспоминания поклонника Святого Гроба», изданные два раза, читаются с живым интересом, но теперь он приготовлял к изданию подробное описание Палестины и Сирии, основанное на действительно серьезном знакомстве его с этими странами. У нас мало основательных сочинений об этих дорогих для христианина местах, а потому нельзя не пожелать, чтобы труд Виктора Кирилловича скорее появился в печати, тем более что – судя по свойству и большому запасу материала, который я видел у автора, – сочинение обещает быть в высшей степени интересным[37]. Виктор Кириллович вызвался быть моим путеводителем по Иерусалиму и его окрестностям. Это было для меня весьма приятной неожиданностью; я не мог желать лучшего чичероне.
Ознакомительная версия.
