Мой товарищ отвечает без промедления:
— О твоих корзиночках: они неплохие, но очень дороги…
— Подлый врун! — ругаюсь я по-польски, уже не на шутку начиная сердиться.
— Так надо. Это единственный способ повлиять на них, — тоже по-польски невозмутимо отвечает Пазио.
Слова Пазио огорчают женщину. Лицо ее остается таким же, но в ее голосе я улавливаю какое-то злое ехидство, когда она спрашивает меня:
— Для чего сеньор скупает столько плетенок? На продажу?
— Что ей ответить на это? — обращается ко мне Пазио.
— Только правду и ничего больше.
— Так что же все-таки говорить?
— Что я покупаю эти вещи на память. Хочу забрать их с собой в Польшу и украсить ими мой дом, чтобы они напоминали мне гостеприимность этой женщины… Все, баста!
По глазам моего друга я вижу, что ему не хочется переводить такой ответ. Пазио полагает, что он слишком сложен для умственных способностей индианки, но ему все-таки приходится переводить его женщине. На этот раз Пазио ошибся: жена капитона отлично понимает меня. Лицо ее освещается улыбкой.
— Это правда? — обращается она непосредственно ко мне.
— Правда! — отвечаю ей по-португальски. — А твои плетенки совсем недороги…
На бронзовом лице женщины выступает яркий румянец цвета корицы, глаза светятся радостью. Она вручает мне плетеную сумку и просит, чтобы я принял ее как подарок на память.
Мы застигнуты врасплох. Пазио делает удивленную мину, я же растроганно благодарю женщину. Сумка так красива, что я не могу оторвать от нее взгляда.
Замечаю одну, хоть и маленькую, но неприятную деталь. На конце сумки перемычки соединены между собою шнурком, таким, какие обычно продают в немецкой венде в Кандидо де Абреу. Толстый шнурок «Мейд ин Джомени» производит неприятное впечатление в этом шедевре индейского искусства. Я прошу Пазио, чтобы он осторожно обратил внимание женщины на то, что ее подарок будет для меня еще более ценным, если она вместо шнурка использует нити из лианы сипо, которая растет в джунглях на Марекуинье и обычно употребляется для таких работ.
Жена Моноиса считает мои слова шуткой и смеется. Когда же Пазио разъясняет ей, что это вовсе не шутка, женщина добродушно высмеивает нас. Пазио не сдается: он долго и сложно объясняет ей суть дела. Женщина уже перестает смеяться, теряет терпение и заявляет:
— Ты говоришь непонятные и безрассудные вещи. Шнурок, купленный в венде, более красив, чем сипо, найденное в лесу.
— Чужеземный сеньор говорит обратное! — защищается Пазио.
— Потому что чужеземный сеньор не знаком с этими делами. Прежде мы связывали перемычки с помощью сипо, но теперь употребляем шнурок — он красивее.
— Сеньор хотел бы иметь сумку, сплетенную по старому способу.
Женщина хмурится. В глазах ее отражаются обида и упорство.
— Переделывать не буду! — решительно говорит она.
Пазио видит, что разговор принимает совершенно нежелательный оборот и, пытаясь найти какой-нибудь выход, с самыми добрыми намерениями предлагает женщине щедрую плату, если она заменит шнурок на лиану сипо. Но он не берет во внимание утонченности натуры индианки и ее оскорбленной гордости. Индианка бросает:
— Вы, что же, смеетесь надо мной с этим вашим сипо?
— Ты напрасно подозреваешь нас!
— Я пришла с подарком, значит не требую платы. Но раз вам не нужна плетенка со шнурком, я забираю ее.
И оскорбленная женщина удаляется.
— Нужна, нужна! — кричит Пазио. — Давай плетенку такой, какая она есть…
Тогда женщина оборачивается и с враждебным блеском в глазах бросает нам:
— Лжете! Вам она не нужна и вы ее не получите!
Не помогают ни уверения, ни клятвы. Прекрасная сумка потеряна, по крайней мере пока. Я не слишком виню Пазио за его ошибку. В прииваинских джунглях деньги, к сожалению, играют почти ту же роль, что и в городах. А то, что в данном случае их всевластие не проявилось, свидетельствует лишь о высоком уровне духовного развития индианки и исключительной тонкости ее натуры.
Бразильские товарищи пристыдили нас, поляков. Мы не выдержали дождя в лесу и вернулись в лагерь с пустыми руками. А они остались и подстрелили тапира. Лопес Кастильо захватил зверя врасплох возле шупадора и молниеносно всадил ему в брюхо шесть пуль из своего крупнокалиберного «Смита». Тапир свалился на месте. Это самец, весящий вероятно центнеров пять, на его спине видны старые следы когтей ягуара. Четвертую часть туши охотники приносят в тольдо, остальное мясо прячут в лесу.
Анта в лагере — это сытость, смех, радость и всеобщее веселье. Я достаю бутылку водки из своих запасов, и мы пьем за здоровье удачливого стрелка. Вызываем из хижины Тибурцио, чтобы угостить и его.
— В лагере есть анта! — кричит прямо в ухо Тибурцио смеющийся, немного подвыпивший Альфредо Ласерда.
— Анта — это хорошее мясо… — спокойно отвечает Тибурцио, но ноздри у него раздуваются, а глаза возбужденно блестят при виде огромного куска мяса.
Пазио делит его факоном19 на широкие ломти и на вертеле пристраивает над очагом. Когда мясо закоптится над дымом в наполовину подгорит, получится шураско. Пазио вкладывает в эту работу всю душу. Время от времени он обливает мясо соусом, приготовленным из соли, красного перца и каких-то таинственных корешков.
Шураско готово. Уже давно у нас не было мяса, поэтому жаркое, своей жесткостью напоминающее подошву, кажется нам вкуснее самой сочной телятины. В пиршестве принимают участие только старшие: то есть мы, охотники бразильцы и Тибурцио. Женщины, сыновья Тибурцио и дети других индейцев ожидают вдали, пока мы не наедимся досыта.
Два малыша, дети капитона, вылезли из хижины и, как голодные волчата, смотрят на пожираемое нами шураско. Видя это и помня нашу дружбу, я нарушаю обычай и подаю Диого двухфунтовый кусок мяса. Обрадованный малыш исчезает в хижине. Его младший братишка готов разреветься. Но и он получает изрядный кусок, после чего воцаряется полное согласие.
— Мир прекрасен! — философствует Пазио, весело стреляя глазами во все стороны.
— Хороша анта! — бурчит Тибурцио, обгладывая кость.
Над нами что-то прошумело. Это из леса прилетает колибри величиной не больше обычной бабочки. Ее привлекла компания, сидящая возле костра. Птичка словно повисла в воздухе над нашими головами, так быстро взмахивая крылышками, что их совершенно не видно. Присмотревшись к нам, она стремительно улетает. Явление обычное, однако оно вызывает общее шумное веселье.
По мере удовлетворения голода разговор смолкает. То один, то другой начинает потягиваться, подумывая о том, что надо подремать. Приходят женщины и забирают остатки мяса.
