— Завтра нарисуем тринадцатую звезду на рубке и проложим курс домой! — кричит вслед мне Борис. — А пока ты будешь спать, мы с Сыном уже начнем рыбачить на тринадцатую звезду...
Домой... домой... перед глазами встает июньская ночь, умытая дождем улица, умытые деревья...
Расправляю плечи. Резкий морозный воздух обжигает легкие, пьянит и кружит голову. В последний раз окидываю взглядом море. Горизонт на востоке стал оранжевым, оранжевым золотом отливают верхушки волн, и радуга надежд разгорается в моей душе.
Проснулся от качки. Ставит в вертикальное положение, каюта падает в разные стороны. В такт ей болтается дождевик на вешалке, перекатываются и хотят выскочить карандаши из подстаканника. Постукивает пробка графина. Куприн зеленым переплетом разметнулся по палубе. За переборкой гудит море.
Во всем теле противная слабость, болит голова. Во рту отвратительный привкус. Поудобнее устраиваюсь, упершись ногами в переборку, натягиваю до подбородка одеяло. В каюте сыро и холодно, вставать не хочется.
Вдруг дверь с треском распахнулась, и влетел Брюсов. Он прогромыхал через всю каюту пудовыми сапогами, которые казались больше его самого, и влип в угол дивана, цепко схватившись за стол.
— На винт намотали! Штормик правильный, — тяжело дыша, сказал он.
«Намотали на винт», «штормик правильный»... «Онгудай» предоставлен воле волн — вот откуда эта беспорядочная качка. Я сразу проснулся.
С трудом попав в сапоги, балансируя и хватаясь за что возможно, выбрались на палубу. Хлестнуло холодными брызгами, полусонное тело вздрогнуло. По палубе катится грохочущая лавина. Она пенистой шубой метнулась к борту, тряхнула его, расшиблась и, прыгая, понеслась на корму, полоская все палубные надстройки и пробуя их прочность.
Выждав момент, как конькобежцы на финише, кинулись к мостику. Только успели вскочить на ботдек, как очередная волна пронеслась под ногами. Она ворчала, сожалея, — ей удалось лизнуть только каблуки наших сапог.
На мостике все ребята. Держатся за что возможно. «Онгудай» валяет с борта на борт, крен доходит до сорока пяти градусов. Мне уступили место рядом с Макуком.
— Прогноз? — спросил я его.
— Восемь, порывами десять, ветер от зюйд-оста, временами снегопад, — ответил за него Брюсов. Он стоит у окна и палит аварийные ракеты. Сын подает ему их из грязноватой наволочки.
— Перестань, — сказал ему Макук, — все одно без толку.
— Как сальник? — Мне сразу вспомнилось, что Андрей в последние дни то и дело лазил в ахтерпик подбивать сальник. В плохую погоду его могло вышибить.
— Наверно, совсем выбило, — спокойно сказал боцман.
От этого спокойствия стало не по себе... Вода заполняет ахтерпик, а там доберется и до машинного отделения — переборка между этими помещениями не герметична. На спину посыпался холодный, колючий песок.
— Двери, люки, иллюминаторы в корме задраены? — Мой голос, кажется, дрожал, хотя я пытался придать ему как можно больше обыкновенности.
— Задраены, — буркнул боцман; помолчав, добавил: — Помпа полетела, вот уже три часа механики ковыряются...
Полетела помпа! «Онгудай» заполняется водой и откачать ее нечем. Кинулся на крыло мостика — дверь так и рвануло ветром, — корма почти вся осела, нос борзо торчит из волн. Обожгло щеки, поясница стала мокрой, заныл низ живота и похолодел затылок.
Смотрю на ребят. Машинной команды — стармеха, второго механика, Андрея — нет. Боцман стоит у двери. Хмурый... Сергей обнял тумбу локатора, навалившись на нее животом. Мишка с Васькой схватились с противоположных сторон за рулевое колесо, белые, — у Васьки даже веснушки посинели и приоткрытый рот тоже синий. Брюсов держится за подоконник. Сын подпер косяк двери. Борька стоит возле штурманского стола, жалкий какой-то — видимо, он виновник аварии.
Лихорадочно стучат мысли, запоминается каждая мелочь. Надо бы рыбу из трюма вылить за борт, у «Онгудая» увеличится плавучесть, но сейчас уже поздно — смоет всех ребят и трюм захлестнет волной. И, как будто отгадав мои мысли, боцман говорит:
— Рыбу мы за борт смайнали, Александрыч велел. — Помолчав, добавил: — Вас я не хотел будить.
— Где находимся?
— Южнее Братьев, — ответил Борис, — миль на пять. Радиопеленгатор барахлит, я по глубинам определялся.
— Дак в море одинаковых глубин много, — отозвался Макук. Он стоял у окна и обводил биноклем горизонт.
— Дали радио о помощи, — сказал Борис.
— Скорей бы нас спасли, — сказал Васька.
— «СРТ-1054» идет...
— А он успеет? А, ребят? — тревожно и тихо спросил Васька.
— Цыц! — так же тихо, но твердо оборвал его боцман.
Откачать бы воду. Судя по прогнозу, шторм большим не будет, «Онгудай» даже без машины выдержит. Только бы осушить ахтерпик. Помпа... Надо же полететь в такой момент! Впрочем, всегда так: все беды приходят вместе, компанией.
— Вишь ты... как оно бывает, — задумчиво и угрюмо проговорил Макук и стал закуривать.
Наверно, в ахтерпике уже много воды, корма «Онгудая» только временами показывается из волн, над водой показывается только угол площадки. А волны непрестанно валятся сбоку и немного с кормы. Задавив корму, подкатятся к рубке, тряхнут ее и клокочут к носу. После каждой волны палуба уходит из-под ног. Холодеет спина, стучит в висках, дергается колено — каблук отбивает дробь. Пылает лицо. Открываю окно и подставляю лицо хлесткому, как цыганский кнут, ветру — так не будет заметно мое волнение. Потом яростно, до боли в колене, выпрямляю ногу и до боли в кончиках пальцев сжимаю косяки окна. Предательская дрожь исчезает. Черт возьми, неужели я трус?!
Вдруг серая стена воды встает перед «Онгудаем». Встает медленно, тихо. Ее гребень пучеглазо смотрит на «Онгудай», плюется по ветру рваной пеной и валится на всех нас. Она не спешит. Она выбирает момент, как бы посильнее ударить. Палуба уходит из-под ног, затылок сам лезет в плечи, внутри что-то вот-вот оборвется. Хочется закричать.
— Эх, дура-то какая! — с неестественным смехом говорит Брюсов, — как в кин... — и захлебнулся на полуслове.
Кажется, не я один трушу. Вот и Брюсов фальшивит. Острит — и здесь пытается быть в своей роли.
Тонны воды рухнули на «Онгудай», укутали его пеной. На ботдеке что-то загрохотало — нос шлюпки слетел с кильблоков и с ломающимся треском бьется о надстройку.
— Шлюпку-у! — гаркнул боцман и выскочил из рубки.
Мы кидаемся спасать шлюпку: крепим, заводим двойные концы, пытаемся водворить ее на место.
— Полундра! — крикнул боцман.
Я только успел обнять шлюпбалку и захлестнуть вокруг нее конец, как ледяная лапа двинула снизу, завернула полушубок и стала давить к шлюпбалке — вот-вот сломается грудная клетка. Потом отступила и хочет оторвать... вот...
