Повозки, палатки, шатры образовали целые улицы на пустовавшем до этого месте. От мавзолея через всю долину тянулась широкая главная «магистраль». Вдоль нее торговцы поставили свои временные палатки и лотки. «Улица» и палатки были ярко освещены ацетиленовыми лампами. В палатках и просто на земле продавались священные реликвии: неясные куски ткани, четки, сандаловые палочки, сухая краска для знаков каст. На наскоро сбитых прилавках лежали фрукты, сладости. Переливались всеми цветами радуги ткани, блестела обувь, сверкали дешевые украшения: стеклянные бусы и браслеты, серьги, кольца для рук, ног и носа. Святой в эту ночь обеспечил порядочный доход деревенским торговцам. У их палаток все время толпился народ. Женщины покупали цветные браслеты, садились на землю и примеряли кольца для ног. Дети не отходили от лотков с ядовито раскрашенными и покрытыми пылью сладостями. Бойко торговали продавцы нехитрых, сделанных руками деревенских мастеров, игрушек. В боковых «уличках» горели костры, на них готовили пищу. На главной освещенной «улице» стояли шатры местных богатеев и чиновников.
Чем дальше от центра, тем меньше света и огней. «Окраины» тонули в полумраке. Но именно там сосредоточилась основная масса приехавших на праздник крестьян. Даже здесь социальные отношения оказались выше «равенства» перед Аллахом. На «окраинах» около тусклых костров расположились быки, повозки, взрослые и множество детей. Там уже не было «улиц» и торговцев. Звуки барабанов и песня кавали доносились туда приглушенно и неясно.
Вдруг до меня донесся нестройный гул толпы. Я пошла на шум. Прямо на меня двигалось шествие. Колеблющийся свет факелов освещал полуобнаженные бронзовые тела мужчин, яркие праздничные сари женщин. У многих уши были отягощены тяжелыми серьгами, в носах сверкали кольца, звенели браслеты на руках. Под несмолкающий бой барабанов люди протяжно пели: «Ла-илла-иль-Алла, Ла-илла-иль-Алла» («Нет бога, кроме Аллаха»), и так без конца. Впереди шествия в каком-то диком фанатичном танце кружились дервиши, одетые в живописные лохмотья. Пламя факелов стыло в их неподвижно расширенных глазах. Пляшущие ничего не видели и не замечали. Они натыкались друг на друга, задевали зрителей. Беспорядочные взмахи рук, неподвижные взгляды, полубезумные блуждающие улыбки. В какой-то миг мне показалось, что они все пьяны. Но это было не опьянение, это был экстаз. Вот, один из танцоров упал на землю и забился в судорожном припадке. Процессия, не останавливаясь, шла вперед. Время от времени к пляшущим присоединялись женщины племени банджара. Они не были мусульманками, им просто хотелось потанцевать на празднике. Вихрь пляски крутил их яркие короткие юбки, развевал наброшенные на плечи шарфы. Звенели бусы, задорно и осмысленно сверкали глаза танцовщиц. Здесь не было экстаза. Живое человеческое веселье играло в их движениях. «Земные» танцы смелых и красивых банджара оскорбляли религиозные чувства мусульман. Банджара палками периодически изгонялись из праздничной процессии. Но они мгновенно и незаметно опять просачивались в круг танцующих дервишей.
За танцующими несли зеленые флаги на длинных палках. Зелёный ― цвет пророка. На подушке под балдахином мерно раскачивались дары «святому». Розовое масло и мелко растертое сандаловое дерево. Вслед за балдахином вели лошадь под расшитой золотом попоной. Лошадь тоже предназначалась «святому». Процессия вышла на главную «улицу» и потянулась к мавзолею. Отовсюду несли дары били барабаны, плясали дервиши, исступленно вопили «Ла-илла-иль-Алла». У мавзолея двое полицейских с трудом удерживали желающих прикоснуться к «святым дарам». Люди бросались, рискуя быть растоптанными и смятыми. Над толпой взмывали сотни рук просящих, благословляющих и проклинающих. В долине рвались ракеты и вспыхивали, бенгальские огни. Бой барабанов нарастал. А над головами тысяч людей, неистовых в своем религиозном рвении, парила и вибрировала призывная песня кавали. От множества горящих факелов полз удушливый чад.
Луна зашла, и над долиной раскинулся черный полог неба с удивительно яркими и низкими звездами. Звездный голубоватый свет придавал всему нереальные очертания. Казалось, что я попала в какой-то сказочный ночной город. Город и его люди существовали много сотен лет назад, и только этой ночью он снова появился на земле, чтобы напомнить живущим в XX веке о фанатизме средневековья и плененном беспомощном человеческом разуме, бившемся в страшных сетях религиозных предрассудков и невежества. Как и все темное, этот город, с его дервишами, полубезумными обитателями, чадящими факелами, мавзолеем «святого», дикой песней кавали, должен был исчезнуть с первыми лучами солнца. Но этого не произошло. Солнце поднялось, но продолжали бить барабаны, песня кавали звучала в утреннем воздухе, «святой» продолжал принимать дары. Я поднялась на высокий холм. Косые лучи восходящего солнца осветили огромную чашу озера с одной стороны и лесистые горы — с другой. А между озером и горами по всей долине раскинулся огромный лагерь. Казалось, долина была привалом огромной, куда-то двигающейся армии. Такой вид, наверно, сотни лет тому назад имели бивуаки войск Великого Могола.
После полудня лагерь стал постепенно таять. Урс подходил к концу. С большим трудом наш джип выбрался на запруженную людьми и повозками дорогу. Лагерь напоминал красочное озеро, из которого вытекает разноцветная река и заливает всю дорогу. Казалось, вся Индия двинулась в путь. Ехали крестьянские повозки, скрипели огромные колеса, мерно и задумчиво шли быки. В повозках сидели мужчины, женщины, старики, дети. В некоторых из них помещалось человек по двадцать, не меньше. Люди шагали и рядом с повозками. Джип пробирался сквозь эту толпу и делал не более пяти миль в час. И на всем протяжении передо мной, как на экране, текла настоящая деревенская Индия. Она не спешила, эта Индия. Впереди была длинная дорога, позади остался тысячелетний путь. Бычья упряжка через века тащится по пыльным дорогам страны. Меняются хозяева, приходят и уходят поколения. А пара быков все продолжает тянуть крестьянскую повозку под монотонный скрип колес.
Незаметно подкрадывается вечер. Короткие сиреневые сумерки спускаются на дорогу, на поля, на пальмовые рощи. Пора думать о ночлеге. Повозки подъезжают к обочинам. Мужчины распрягают быков. Женщины разводят огонь и готовят нехитрую крестьянскую еду. Огни костров тянутся вдоль дороги на многие мили. Останавливаются на ночлег целыми «большими семьями», деревнями. Наш джип едет быстрее, А вдоль нашего пути, насколько хватает глаз, все горят и горят крестьянские костры. Завтра с рассветом вновь заскрипят колеса, покорные быки потянут повозки, и босые натруженные ноги запылят по бесконечной дороге…
