— Бедняга тронулся умом, — перебил его преподобие, — а мы теряем время на то, чтобы выслушивать глупую болтовню.
Клаас пожал плечами, пропустил себе в глотку изрядную струю пойла и весьма холодно продолжал говорить:
— Тайну о сокровищах им выдал кафр Лакми. Вы знавали этого чудака. Я держал его над жаровней и пропекал ему пятки, но ничего не мог из него вытянуть. А у них есть карта местности, это я знаю наверняка. И они твердо уверены, что найдут этот клад. До такой степени, что сам этот проклятый Вильрож лично отправился на поиски. Я не выпускал его из виду и незаметно проводил до Нельсонс-Фонтейна, где он был вчера вечером. Я слышал, как он там говорил с одним французом. Вильрож взял его в компаньоны. Я даже чуть было не получил пулю от этого компаньона, когда подслушивал, о чем говорили в палатке. Если бы у меня была хоть крупица сомнения, достаточно было того, что я услышал, чтобы оно рассеялось. Самый факт существования клада абсолютно неоспорим, и я уверен, что они его найдут.
— Ну что ж, дело ясное. Надо следовать за ними, а потом, когда они найдут клад, надо будет освободить их от этой тяжести. Самые простые способы всегда самые верные.
Клаас скроил презрительную улыбку и с видом некоего превосходства оглядел своих слушателей.
— Плестись по их следам мало — надо их сопровождать. Надо что-то придумать такое, чтобы быть принятыми в их среду. Но это невозможно — они слишком хорошо нас знают.
— А мне это вполне доступно, — заметил его преподобие, на которого подействовала самоуверенность бандита.
— На вас я и рассчитывал.
— И совершенно правильно, друг мой. А я, со своей стороны, охотно повидаю наших бывших помощников, западных бечуанов. Мне нетрудно будет набрать среди них хоть целую команду и бросить по следам французов. Таким образом, французы получат почетную охрану, которая будет состоять из самых отчаянных головорезов Южной Африки.
— Хорошо! Недаром я на вас надеялся. Поводы для встречи с французами и присоединения к ним по-детски просты. Скоро будет война между кафрами и англичанами. Я сужу об этом по безошибочным признакам. А вы якобы сопровождаете несчастных беженцев, которые переселяются на север, потому что война согнала их с мест.
— Ну, Клаас, вы молодец! Это вы здорово придумали!
— А все потому, — ответил бандит, — что меня днем и ночью гложут две безжалостные страсти. Во имя любви и ненависти я способен на все, даже на добрый поступок.
— Вы могли бы присоединить к этим двум страстям еще и жадность.
— Не знаю. Я люблю, и я ненавижу. Вот и все. Конечно, я хочу участвовать в дележе, если, как я надеюсь, нам удастся забрать у проклятого француза его клад. Но я бы отказался от своей доли, если бы мне позволили вырвать у него сердце из груди и если бы я мог держать в своей власти ту, воспоминание о которой стало для меня сладостным кошмаром.
— Вот и отлично! — сказал его преподобие. — Я пускаюсь в путь сегодня же, собираю всех наших молодцов из Бакалахари, догоняю французов, стараюсь во что бы то ни стало завоевать их доверие, произношу проповеди направо и налево и в конце концов становлюсь их неразлучным спутником. А вы что думаете делать в это время?
— Корнелис и Питер останутся здесь и будут дожидаться меня. А я возвращаюсь в Кейптаун.
— Ничего не понимаю!
— Два слова. Я буду краток, потому что время-то не ждет. Надо, чтобы жена Вильрожа уехала из города: там она находится в безопасности. Пусть выедет сюда. Напасть на нее в пути и похитить — пара пустяков.
— Это несомненно. Но как вы ее заставите пуститься в путь?
— А уж об этом, преподобный отче, тоже вы должны позаботиться. Я-то сам ни читать, ни писать не умею, а вы сейчас же нацарапаете мне письмецо и заметку в газету. У вас есть бумага и чем писать?
— Найдется.
— Хорошо! Сочините-ка мне письмо, которое Вильрож, якобы будучи тяжело ранен, продиктовал кому-нибудь — кому попало. Пишите, что состояние его внушает самые серьезные опасения и что он нуждается в тщательном уходе. А уж доставку письма я возьму на себя. Она его получит и сразу тронется в путь.
— Так. А газетная заметка о чем?
— Об убийстве купца. И вину надо взвалить на француза.
— Никто никогда не поверит.
— Заметка появится в печати на другой день после отъезда этой дамы. Так что ее внезапный и поспешный отъезд будет похож на бегство и только внушит подозрение.
— Постойте, но вы привлечете целые орды полицейских!..
— Подумаешь! Вы их знаете так же хорошо, как я. Они безобидные твари.
— Но ваши намерения?
— Закрыть Вильрожу, по крайней мере на время, доступ в колонию. А так как его жена будет в наших руках, у него не хватит времени доказывать свою невиновность. Он все пустит в ход, чтобы освободить жену, но ему нельзя будет обратиться за содействием ни к англичанам, ни к оранжевым бурам, потому что его тотчас арестуют по обвинению в убийстве.
— Ничего нельзя прибавить к тому, что вы сказали, друг Клаас. Вот вам обе бумажки. Заметка для газеты сложена в длину, а письмо квадратиком. Смотрите не перепутайте.
— Будьте спокойны. А теперь отдохнем. Скоро будет обнаружено убийство купца и ограбление повозки. Я тоже там буду и постараюсь толкнуть полицию на ложный след.
— Только опасайтесь мастера Виля. Кстати, вы нашли в фургоне что-нибудь стоящее?
— Пустяки. Но не в этом дело. Мне был нужен труп, покойник. И это я нашел.
Размышления самонадеянного, но нерешительного полицейского. — Человек, который верит в предчувствия. — Концерт диких зверей. — Кто рычал — лев или страус? — Шакал охотится, лев забирает добычу. — Новый подвиг опытного охотника. — «На помощь!» — У льва в пасти. — Бред. — Жаркое из слоновьей ноги. — Мнение доктора Ливингстона о южноафриканском льве. — Появление его преподобия, который узнает в раненом мастера Виля.
Мастер Виль, полицейский из Нельсонс-Фонтейна, считал себя самым ловким из всех сыщиков Объединенного Королевства, но все же он был вынужден сознаться самому себе, что задача, которая свалилась ему на голову, полна необычайных трудностей. Если весьма лестное мнение, которого он держался насчет своих личных талантов, и толкнуло его ввязаться в это, скажем прямо, путаное дело; если он поначалу увлекся, что не совсем обычно для представителя англо-саксонской расы, то зрелое размышление подействовало на него охлаждающе, как ледяной душ.
Волнение, вызванное загадочным убийством, улеглось в несколько минут, как по щучьему велению. Весь прииск снова принял свой обычный деловой вид: стучали кирки; скрипя, поднимались и опускались по тросам кожаные мешки; люди, которых ночное происшествие отвлекло было на минуту, работали с обычным упорством. У каждого хватало своих забот, чтобы не слишком долго думать о вещах посторонних. Вот если бы убийцу тут же, на месте, поймали и линчевали, тогда другое дело — тогда они, пожалуй, потратили бы несколько минут на то, чтобы посмотреть повешение. На приисках так мало развлечений! Но что им за дело до слез осиротевшей девушки, потерявшей единственную опору в жизни? Что им до более или менее неприятных размышлений полицейского, занятого распутыванием загадочной драмы?
