А затем с мола последовала череда вспышек и раскатистых ударов: береговые батареи наконец открыли огонь. Звук последнего выстрела сразу же сменился свистом пролетевшего рядом ядра — Хорнблауэру, впрочем, хватило времени, чтобы отметить, как сильно он ненавидит этот звук. Они огибали мол, и в течение нескольких минут им придется находиться в пределах досягаемости орудий. Пока ни у брига, ни у «индийца» не было заметно повреждений. Не было смысла и открывать ответный огонь, так как легкие шестифунтовки брига не принесут вреда мощной батарее, в то время как вспышки выстрелов будут выдавать местоположение судов. Он следил за докладами лотового: должно пройти еще несколько минут, прежде чем он сможет лечь на другой галс и оставить мол позади. С другой стороны, прошло немало времени, чем батарея дала следующий залп. Бонапарт, должно быть, изрядно пощипал силы береговой обороны, забрав опытных артиллеристов в свою германскую армию, неподготовленные рекруты, вызванные к орудиям по тревоге, вынужденные работать в темноте, конечно, не проявят необходимой сноровки. Вот и залп: вспышки и грохот, но на этот раз свиста пролетающих ядер слышно не было — возможно, пушкари полностью утратили представления о дистанции и угле возвышения, что было довольно несложно во тьме. А вспышки от выстрелов позволили Хорнблауэр точнее определить свое местонахождение.
С бака раздался крик впередсмотрящего, и Хорнблауэр, вглядевшись вперед, сумел различить темный прямоугольник грота лоцманского люггера, находившегося справа по носу от них. Он пытался помешать бегству брига.
— Прямо! — скомандовал Хорнблауэр рулевому.
Побеждает сильнейший: когда бриг и люггер столкнулись, приняв удар каждый своей правой скулой, раздался громкий треск. Бриг вздрогнул, накренился, и пошел дальше, люггер со скрежетом протащило вдоль его борта. Корабли разошлись, разорвав спутавшиеся снасти, и с люггера донесся слабый крик отчаяния. Нос маленького судна, должно быть, смяло при таком ударе, словно яичную скорлупу, и вода хлынула внутрь. Крики смолкли, Хорнблауэр отчетливо слышал, как один из них резко оборвался, как бывает, когда отчаявшийся пловец начинает захлебываться. «Индиец» по-прежнему держался в кильватере брига.
— Отметка восемь! — отрапортовал лотовый.
Теперь он мог лечь на другой галс, Пока он отдавал приказ, батарея на моле снова разразилась бесполезным залпом. Когда прислуга сумеет заново зарядить орудия, они будут уже вне досягаемости.
— Недурно сделано, мистер Фримен, — громко сказал Хорнблауэр. — Весь экипаж выполнил свои обязанности превосходно.
Кто-то в темноте закричал «ура!», крик был подхвачен по всему бригу. Люди орали как сумасшедшие.
— Хорни! Старина Хорни! — закричал кто-то, и «ура!» снова прокатилось по кораблю.
Звуки, доносившиеся с кормы, свидетельствовали о том, что малочисленная призовая команда «индийца» присоединилась к ним. Хорнблауэр неожиданно почувствовал, что у него защипало в глазах, но затем в его ощущениях произошел новый переворот. Он чувствовал легкие угрызения совести из-за того, что проявление чувств со стороны этих простофиль так тронули его. Кроме того…
— Мистер Фримен, — жестко сказал он, — будьте любезны успокоить команду.
Риск, которого он избежал только что, был огромным. Не только из-за опасности, которой он подвергал свою жизнь, но из-за опасности, которой он подвергал свою репутацию. Если бы он потерпел неудачу, если бы «Порта Коэльи» получила повреждения и была захвачена, никто не стал бы принимать во внимание истинные мотивы его поступка, которые заключались в том, чтобы убедить французские власти, что мятеж на «Флейме» — это всего лишь уловка, направленная но то, чтобы дать возможность бригу проникнуть в гавань. Нет, люди сказали бы, что Хорнблауэр использовал мятеж, чтобы набить свои карманы, потерял бриг и оставил бунтовщиков безнаказанными единственно из стремления получить призовые деньги. Вот что они бы сказали — и видимые обстоятельства лишь подтверждали бы этот вывод. И тогда репутация Хорнблауэра оказалась бы запятнанной навсегда. Он рисковал не только жизнью и свободой, но и честью. Он сыграл ва-банк, поставив на кон огромную ставку в надежде на ничтожный выигрыш, Он поступил как идиот, каковым, впрочем, и являлся.
Потом волна черных мыслей схлынула. Он пошел на рассчитанный риск, и расчет оказался верным. Пройдет немало времени, прежде чем мятежникам удастся восстановить отношения с французскими властями — если такое вообще случиться: Хорнблауэр представлял, как в этот самый момент к постам береговой обороны в Онфлере и Кане спешат гонцы, чтобы предупредить их об опасности. Он лишил позицию мятежников выгоды, отрезав им пути отступления. Он подергал Бонапарта за усы прямо под жерлами пушек, охраняющих вход в реку, протекающую через его столицу. И кроме того, взял приз — когда подойдет время делить призовые деньги, его доля составит, по меньшей мере, тысячу фунтов, а тысяча фунтов — немалая, весьма приятная сумма. Они с Барбарой найдут, как ее использовать.
Возбуждение и волнение опустошили его. Он открыл было рот, чтобы сказать Фримену, что собирается спуститься вниз, но одернул себя. Эти слова были бы излишними: если Фримен не найдет его на палубе, то легко поймет, что Хорнблауэр находится в своей каюте. Он устало поплелся к своей койке.
— Мистер Фримен передает вам наилучшие пожелания, — сказал Браун, — и велит сказать вам, что рассвет только что наступил, погода ясная, сэр. Ветер умеренный, в течение ночи зашел от юга к западу, сэр. Мы лежим в дрейфе, как и приз, сейчас наступила последняя фаза прилива, сэр.
— Очень хорошо, — произнес Хорнблауэр, выкатываясь из койки. Он еще не отошел от сна, и крохотная каюта казалась душной, несмотря на открытое кормовое окно.
— Я приму ванну, — сказал Хорнблауэр, придя к внезапному решению. — Ступайте и оснастите палубную помпу.
Он чувствовал себя грязным — и хотя это был ноябрь в Ла-Манше, не представлял себе, как сможет прожить еще день, не приняв ванну. Когда он поднимался наверх через люк, до ушей его донеслись несколько удивленных и шутливых реплик, которыми матросы, отправленные снаряжать помпу, сопровождали свою работу, но не обратил на них внимания. Он сбросил одежду, и озадаченный и обеспокоенный матрос направил на него парусиновый рукав, в то время как другой встал к помпе. Невыносимо холодная морская вода обжигала обнаженную кожу, заставляя гротескно подпрыгивать и пританцовывать, хватая ртом воздух. Матрос не понял его знака остановить купание, а когда он попытался отбежать в сторону, пошел следом за ним по палубе.
