— Все зависит от Гитлера, — отвечает он.
— Послушай, что он вообще о себе возомнил?
— В этом вся и штука.
«Там, где мы служим» — беззастенчивая пропаганда для людей, стоящих на пороге возможного исчезновения своей культуры, и по этой причине фильм очень показателен: становится ясно, какими хотят видеть себя англичане. На основе этого и многих других подобных фильмов составляется картина стоически переносящего испытания, привязанного к родному очагу, спокойного, дисциплинированного, самоотверженного, доброго, великодушного и обладающего чувством собственного достоинства народа, который предпочел бы infinitely[1] (как антоним к definitely[2]?) ухаживать за своими садиками, а не защищать мир от фашистской тирании.
Я всю жизнь прожил в той Англии, что восстала из-под нависшей над ней тени Гитлера, и должен выразить восхищение перед тем, какой она, похоже, была в те годы, невзирая на всю ее ограниченность, лицемерие и предрассудки. Вступив в войну, в которой, как ей неоднократно обещалось, она не должна была участвовать, страна на целые десятилетия ускорила потерю своего выдающегося положения в мире. Те, кто пытается переписать историю, утверждают, что многое из того, что считается успешными действиями британцев, во время войны выглядело далеко не так. Конечно же, англичане яростно цепляются за выдумки о героизме на этой войне, самые любимые из которых «малый флот» при Дюнкерке, победа «немногих» в «битве за Англию», а также мужество жителей Лондона и других городов во время «блица». Хорошо, роль «малого флота» преувеличена, «битва за Англию» выиграна благодаря и просчету Гитлера, и героизму «немногих» — летчиков-истребителей, а во время «блица» нам помогли выстоять отчаянные и беспощадные ответные налеты английских бомбардировщиков на Германию. Пусть заведомо ложны заявления о том, что англичане выиграли войну в одиночку: чтобы убедиться в этом, достаточно почитать об отчаянных усилиях Черчилля добиться вступления в войну Америки. Но факт остается фактом: летом 1940 года страна действительно выстояла в одиночку, и если бы не она, нацисты подмяли бы под себя остальную Европу. Если бы не огромное преимущество географического расположения, то, возможно, как и в остальной Европе, от Франции до Балтийского моря, в стране нашлись бы те, кто готов был действовать по указке нацистов. Однако география штука немаловажная: характер людей зависит о того, где они живут.
Сколько раз предпринимались попытки объяснить, чем стала Вторая мировая война для Британии? Тысячу раз? Десять тысяч? Однако ни одна не сумела подорвать уверенность в том, что в этой титанической борьбе англичане прекрасно понимали, за что сражаются и, соответственно, что они за люди. В отличие от гордости Гитлера за свой фатерлянд, это чувство было не таким масштабным, что ли, более личным и, как мне кажется, не таким демонстративным, но более сильным. Возьмите «Короткую встречу» — рассказ Дэвида Лина 1945 года о запретной любви. Двое встречаются в привокзальном буфете, где она ждет пригородный поезд, чтобы вернуться домой после похода по магазинам. В глаз ей попадает частичка угольной пыли, и галантный местный доктор, даже не представившись, приходит ей на помощь и удаляет пылинку. Последующие восемьдесят минут прекрасного фильма — это рассказ о том, как они все больше влюбляются и какое чувство вины каждый при этом испытывает. Тревор Говард, высокий и худощавый, с крупным носом и выдающейся челюстью, курносая и ясноглазая Селия Джонсон, казалось бы, воплощают собой идеальных англичанина и англичанку. Они порождение бесконечно респектабельного среднего класса, и при узости заведенного в нем порядка вещей «прилесным девушкам» хочется лишь стать «диствитильно щисливыми».
Доктор начинает ее соблазнять в классическом английском гамбите — заговаривает о погоде. Чуть позже он уже говорит о музыке. «Мой муж не любитель музыки», — замечает она. «Ну и молодец», — отзывается доктор. Ну и молодец? Причем здесь «ну и молодец»? Звучит так, словно тому удалось побороть смертельную болезнь. «Ну и молодец», конечно же, потому, что так признается уготованное Богом право на мещанство и добродетель отдельных личностей, которые занимаются у себя дома чем им угодно. Так и развивается их знакомство на фоне звучащего то и дело Второго фортепьянного концерта Рахманинова, и время измеряется количеством чашек чая, выпитых в зале ожидания на вокзале в Милфорде. Муж Селии Джонсон из тех, кто называет жену старушкой, а свои чувства выражает приглашением разгадать вместе кроссворд в газете. «Наверное, живи мы в теплых и солнечных краях, все мы были бы другими, — задумывается она однажды про себя. — Мы не были бы такими замкнутыми, стеснительными и тяжелыми людьми». Как англичанка, она не испытывает неприязни к мужу, считая его «добрым и лишенным эмоций». В ловушку такого же брака без любви попал и Тревор Говард, который тоже относится к жене и детям без враждебности. Однако и он, и Селия Джонсон охвачены страстью такой силы, что еле сдерживаются. «Нам следует быть благоразумными, — таков их постоянный рефрен. — Если вести себя сдержанно, то еще есть время».
В конце концов, несмотря на все заверения в вечной преданности, их любовная история так ничем и не заканчивается. Он поступает здраво и уезжает в Южную Африку работать в больнице, а она возвращается к своему благопристойному, но скучному мужу. Конец фильма.
Что говорит об англичанах этот самый популярный английский фильм? Во-первых, как гласит бессмертное речение, «не для веселья мы на земле живем». Во-вторых, как важно для них чувство долга: в то или иное время военную форму носила большая часть взрослого населения. Тревор Говард был лейтенантом Королевских войск связи, и для паблисити киностудии приписывали ему целый ряд просто-напросто выдуманных актов героизма. Селия Джонсон служила во вспомогательном корпусе полиции: оба знали все о том, как удовольствия приносятся в жертву чему-то более высокому. Самое главное: эмоции даны, чтобы их контролировать. Дело было в 1945 году. Но это вполне могло произойти и в 1955 или даже в 1965 году. Могла измениться мода, но погода оставалась сырой, а полицейские — такими же добродушными. Несмотря на послевоенную политику «государства всеобщего благосостояния», в этой стране каждый знал свое место. Люди в форме все так же привозили на тележках и ставили у дверей молоко и хлеб. Что-то было принято делать, а что-то не принято.
Кто-то может предположить, что это были благопристойные люди, и трудились они, сколько было нужно для удовлетворения сравнительно скромных амбиций. Они же привыкли представлять, что на них напал враг, что они держатся под его огнем и храбро противостоят ему. Это картина сражения при Ватерлоо, когда британские войска отражают решительную атаку французов, или купол собора Святого Павла в дыму и пламени от взрывов немецких бомб. В них было глубоко заложено понимание своих прав, но в то же время они могли с гордостью сказать, что их «не очень-то волнует» политика. Полный провал как левых, так и правых экстремистов на выборах в Парламент свидетельствует о том, с каким глубоким скептицизмом они воспринимают обещания земли обетованной. И действительно, они были сдержанны и склонны к грусти. Но ни в одном имеющем значение смысле они не были людьми религиозными, потому что англиканская церковь — изобретение политическое, и из-за этого определение «добрый малый» стало чем-то вроде канонизации. Они допускали, что веруют, в случаях, когда это было необходимо по требованиям бюрократии, могли поставить в нужной графе «С of E», то есть англиканская церковь, зная, что их не будут беспокоить требованиями посещать церковь или отдавать все, что есть, бедным.
