Позавчера мы еще были на „Марлине“ и мечтали о суточных станциях: чертовски надоело судно. Все надоело: бесконечные траления, работы в лаборатории, камбуз. Кок в последнее время ленился и кормил нас манной кашей. И с камбуза пахло детским садом. Все надоело. Но больше всего течения. Они замучили нас. Особенно позавчера.
Позавчера было так…
…Солнце жжет, кусает, словно взбесилось; того и гляди, кожа задымится, пойдет пузырями. Небо не голубое — белое от зноя. Палуба подпекает ступни через подошвы сандалий, и матросы перебирают, притопывают ногами, словно исполняют какой-то тропический танец. Матросы и боцман пританцовывают вокруг резко пахнущего водорослями, илом и свежей рыбой почти пустого трала. Опять неудача. Улова нет. Опять трал сначала полз по самому дну, сгребая всякую донную живность, а потом вообще захлопнулся, перепутался. Пятое траление в день — и снова пустышка. Снова мы поднимаем на борт не сардину, ради которой ушли так далеко от родных берегов, а донный сор: губки, кораллы, раков, крабов да с полсотни килограммов разнокалиберной рыбешки. То, что называется приловом. То, что полетит сейчас обратно за борт.
— Ч-черт бы побрал… — Тралмейстер с ожесточением сплевывает на дымящуюся паром палубу и пинает ногой трал. — Опять течения.
Чайки с криком носятся над нами. Птицы пристроились к „Марлину“ еще где-то у Конакри и путешествуют с судном третью неделю. К ночи чайки опускаются на воду. А утром появляются над мачтами „Марлина“ и ждут тралений: птицы подхватывают из воды помятых ячеями трала сардинок. Но вот уже несколько дней сардина ускользает от нас, и чайки негодуют. Птицы кричат, носятся над палубой „Марлина“, над водой, но в ней не видно жирных, серебристых рыбок: улова нет… На палубе тихо. Облокотившись о планшир, матросы курят, глядят в воду: опять проклятые подводные течения. Ну уж и местечко!.. За борт смотришь — вроде там все спокойно. Но это не так. Океан не спокоен в глубинах. Особенно здесь. В Гвинейском заливе. Там, в eгo водной толще, текут в разном направлении могучие водяные реки. Течения… Они то мчатся под килем судна по его курсу, и трал „плывет“, захлопывается, то несутся нам навстречу или толкают трал сбоку и сносят снасть, прижимают к грунту, перепутывают, скручивают. Не работа, а мучение. Рыбы нет. И уже в который раз!..
Спускается из рубки капитан. Хмурый, недовольный. За ним вразвалку идет Валентин Прохоров. Он обходит трал кругом, опускается на корточки и, раздвинув его, заглядывает внутрь. Словно и так не видно: пусто. Нет сардины. Попыхивая сигаретой, Прохоров вытаскивает из трала большого фиолетового краба и откладывает в сторонку. Кладет его на палубу вверх
лапами. Краб грозно щелкает своими мощными клешнями, но быстро успокаивается; солнечный удар…
— Т-течения, — говорит Валентин, поднимается и подходит к капитану, — б-будем мы их все же изучать? Или все вот так? На ощупь?..
— Берег молчит, — пожимает плечами капитан. — Без разрешения, сам понимаешь, нельзя.
— Дайте еще радиограмму. Сутки-двое мы м-можем выкроить…
Капитан пинает ногой трал. Словно это трал виноват во всем.
— Попробуем еще, — говорит он тралмейстеру. — Рыба-то здесь есть,
— Ну что ж, попробуем, — неохотно соглашается тралмейстер, — боцман, очищайте трал!
Матросы вытряхивают прилов и начинают разбирать трал. Работают вяло, неохотно. Переругиваясь, с выражением величайшей скуки и усталости на обожженных солнцем лицах. Матросов не трудно понять: с утра на раскаленной палубе. И все для чего?.. Ради очередной пустышки? Матросы хмурятся, косятся в нашу сторону. Уж так всегда в море: если неудачи, то виной всему „научники“. Кого же еще винить? Конечно же нас: Валентина, меня, ихтиолога Веню Огнева да гидрохимика Стася Корина. Хотя мы и не виноваты ни в чем. Но что будешь делать, если нет карт подводных течений этой части Гвинейского залива? Никто их, проклятые эти течения, не изучал.
— Рыб отбирать будете?.. — спрашивает боцман, кольнув меня своими острыми, совершенно выцветшими глазами. Он высок и костист. Руки длинные, светлеющие к локтям: несмотря на жару, Федор Степанович никогда не снимает рубашку. Там, под ней, белая кожа, которую так непривычно видеть в тропиках. А шея и кисти рук густо коричневые. Это солнце одело на Степаныча такой воротничок и такие перчатки, И еще у боцмана лысина в венчике рыжеватых негустых волос. Она совершенно бронзовая и такая блестящая, что в ней чуть ли не отражаются пролетающие над судном чайки.
Рыба вяло трепещет. Солнечные лучи быстро отнимают влагу, жабры сохнут, и рыба гибнет. Поджидая меня, матросы закуривают, задумчиво смотрят, как широко разеваются рыбьи пасти, вздрагивают жаберные крышки. Когда-то, в первые рейсы, я спешил любую ненужную рыбу кинуть в воду. Теперь знаю; бесполезно. Все равно пропадет. Раз уж дохнула горячего воздуха, если побывала на палубе, — брошенная в воду, всплывает вверх раздувшимся животом. Там ее и склюют вечно голодные чайки.
Большим металлическим сачком я копаюсь в улове, пытаясь отыскать что-либо интересное. Уж это моя обязанность — собирать в рейсе коллекции морских обитателей. И я вечно роюсь в рыбных ящиках. От меня пахнет рыбьей слизью, подгнившими водорослями и формалином. А боцман говорит, что от меня еще пахнет и спиртом: у всех судовых боцманов на этот счет очень тонкое чутье.
Так… что же тут интересного? От каждого траления я жду чего-то необычного. Какой-нибудь диковинной, неизвестной науке рыбины, животного. Ведь океан так велик, и неужели все его обитатели изучены, все его животные определены? Конечно же, нет. Ведь поймали знаменитого целаканта — рыбу, которая считалась вымершей пятьдесят миллионов лет назад!.. И поэтому я жду какого-нибудь сюрприза от любого трала. Жду. Копаюсь в уловах, ищу своего „целаканта“.
— Давайте побыстрее… — торопит боцман, — ребята, очищайте палубу!
Угрюмые потные ребята начинают швырять рыбу за борт. Чайки негодуя носятся над водой: нет, это не сардина. Эти крупные рыбы не протиснутся через птичьи горла. Ничего нового, интересного для меня нет. Все знакомые, надоевшие, как соседи по квартире, рыбьи физиономии. Ученые уже давно изучили их, окрестили.
— Отдать трал!.. — рокочет с крыла мостика усиленный радиодинамиком голос вахтенного штурмана. Тралмейстер отходит к лебедке, матросы разбирают снасть, сбрасывают за борт. Положив в ведро несколько рыбин: плоского красавца солнечника, раздувшегося колючим шариком фахака и ярко-красного юнкера, — я отхожу от ящика. По палубе ползут толстые маслянистые тросы-ваера, на них буксируется трал. Надо быть подальше от этих тросов. Случается, они лопаются, А это очень страшно, когда натянутый струной толстый стальной трос лопается и со свистом мечется но палубе.
