— Шесть с половиной долларов, мистер Каскабель.
— Шесть с половиной? Что-то эта цифра мне не нравится. Я думаю, мистер Морлан, что на пяти долларах мы, пожалуй, сойдемся.
— Согласен, только для вас.
Получив деньги, мистер Морлан предложил акробату послать сундучок с рассыльным, но Каскабель отказался.
— Неужели вы думаете, мистер Морлан, что мне будет тяжело нести его? Ведь я жонглирую гирями по пятнадцать килограммов весом!
— А скажите-ка по совести, они правда весят столько, ваши гири?
— По правде сказать, всего лишь шесть кило, только не открывайте моего секрета, — ответил Каскабель, и оба — продавец и покупатель — расстались, довольные друг другом.
Полчаса спустя счастливый владелец сундучка был уже дома и с гордостью показывал домашним «кассу семьи Каскабель». Сколько было радости! Кассу отпирали, запирали, любовались ею со всех сторон.
Шалун Сандр хотел даже влезть в нее, но она оказалась слишком маленькой для этого.
Что же касается Жирофля, то тому и во сне не снилось ничего более великолепного.
— А ведь, должно быть, замок трудно отпереть, если только, конечно, он хорошо запирается? — спросил Жирофль.
— О, ты вполне прав, — ответил Каскабель и властным, не допускающим возражений тоном прибавил: — Сегодня я угощу вас. Вот вам доллар, бегите и купите чего-нибудь вкусного к завтраку!
Через минуту Жан, Сандр и Наполеона шли в город в сопровождении Жирофля, который захватил с собой корзину для провизии.
— Теперь поговорим, Корнелия, — сказал Каскабель.
— О чем, Цезарь?
— О чем?.. Но ведь надо же выбрать слово для замка. Не потому, чтобы я не доверял детям, вовсе нет! Они у нас с тобою образцовый народ, а Жирофль — сама честность. Но все-таки это слово должно быть секретным.
— Выбери какое угодно слово.
— Так тебе все равно?
— Решительно.
— Я бы взял чье-нибудь имя.
— Вот и хорошо, возьми свое.
— Невозможно, оно слишком длинно. Надо всего четыре буквы.
— Так отбрось лишнее. Ведь мы вольны взять любое…
— Браво, Корнелия, чудесная мысль! Тогда мы возьмем четыре последних буквы твоего имени.
Сундук был заперт словом «Элия», и теперь открыть замок мог лишь знающий секрет.
Через полчаса вернулись дети и принесли всякой провизии: ветчины и солонины, нарезанных аппетитными ломтями, овощей, поражающих в Калифорнии величиной, — картофель чуть не с дыню, огромную морковь, немного цветной капусты, и, кроме того, пенистого пива и бутылку шерри на десерт.
Корнелия со своим неизменным помощником, Жирофлем, живо принялись готовить завтрак. Стол накрыли во втором отделении, служившем столовой и залой. Температура там была довольно сносная, потому что тепло шло из соседнего отделения, где помещалась небольшая кухонная плита. В этот день семья позавтракала с особенным аппетитом.
После завтрака Каскабель обратился к домашним с речью, которая по тону походила на его обычные обращения к публике перед представлениями:
— Завтра, дети, мы покинем Сакраменто, превосходный город, достойные жители которого относились к нам так благосклонно. Но Сакраменто — в Калифорнии, Калифорния — в Америке, а Америка все-таки не Европа. А в Европе находится Франция, и уже давно нам пора увидеть ее после многолетнего отсутствия. Скопили ли мы себе состояние? По существу говоря, нет. Но у нас есть известное количество долларов, которое, превратившись в французские монеты, поможет нам добраться до Франции. За твое здоровье, Корнелия!
Корнелия Каскабель наклонила голову в благодарность за дружеский тост мужа.
— Пью также за наше счастливое путешествие! Да будет милостив к нам попутный ветер! — прибавил Каскабель, наливая в стаканы остатки чудесного шерри. — А пожалуй, Жирофль, ты возразишь мне, что по уплате путевых издержек у нас вряд ли что-нибудь останется в нашем сундучке?..
— Смотря по цене билетов на корабле и по железным дорогам…
— По железным дорогам, то есть по рельсам, как говорят янки,[6] — воскликнул Каскабель. — Ну, я не так прост и наивен! Я рассчитываю хорошо сэкономить, если мы от Сакраменто до Нью-Йорка поедем в нашем фургоне. Что значит несколько сот лье[7] для членов семьи Каскабель, которым не в диковину мотаться по белу свету!
— Я думаю! — ответил Жан.
— Какая будет радость увидеть вновь Францию! — сказала Корнелия Каскабель.
— Да, Францию, дети, — подтвердил Каскабель, — которой вы еще не видели, потому что вы родились в Америке. Наконец-то вы ее узнаете!
— И, быть может, это будет наше последнее путешествие, — добавила Корнелия.
Отъезд был решен. Оставалось закончить кое-какие приготовления, чтобы на следующий день с первыми лучами солнца покинуть Сакраменто.
Знаменитый сундучок был запрятан в надежном месте, в задней комнате фургона.
— Там мы можем присматривать за ним и днем и ночью, — сказал Каскабель.
Глава вторая
СЕМЬЯ КАСКАБЕЛЬ
Каскабель!.. Знаменитое имя, известное во всех частях света и «других местах», как гордо заявлял достойный носитель этого имени.
Цезарь Каскабель, уроженец местечка Понторсон в Нормандии,[8] был истым нормандцем, тонким, хитрым и изворотливым.
В описываемое время Каскабелю было ровно сорок пять лет. Он родился в семье странствующего клоуна и потерял свою мать в день рождения. Колыбелью ему служил короб, который отец его таскал за плечами, переходя вместе с труппой с одной ярмарки на другую.
Через несколько лет умер и отец. Труппа приютила мальчика, и детство его прошло в обучении ремеслу клоуна: гримасам, опасным прыжкам и т. п. Он был последовательно клоуном, гимнастом, акробатом, атлетом, пока, наконец, женившись на Корнелии Каскабель, урожденной Вадарас, из Мартига в Провансе,[9] не сделался отцом трех прелестных детей и директором артистического семейства Каскабель.
Цезарь Каскабель обладал огромной силою и ловкостью. Конечно, камень, который катится, мхом не обрастает, но зато по дороге он полируется, углы его округляются, и под конец он делается гладким и блестящим. Так и Цезарь Каскабель; за те сорок пять лет, когда он «катился» по дороге жизни, он так обтерся и отполировался, что, благодаря своей смышлености, узнал жизнь до тонкости. Во время своих странствований по Европе и Америке, в разных голландских и испанских колониях, он научился говорить чуть не на всех языках, даже на тех, «которых не знал», как хвастался он, уверяя, что выразительные жесты вполне заменяют слова.
