Жолио дал голосу договорить до конца. Охваченный волнением, я смотрел на Фредерику Кобулер. Она сидела на диване, выпрямившись; глаза ее, выражавшие болезненную тревогу, были обращены на меня. «Звезда» устремила взоры в пространство и совершенно равнодушно нюхала свою пурпуровую гвоздику. Швейцарский профессор мерно попыхивал папироской.
Голос умолк. Но коротким и внушительным «шш» Жолио прервал наши восклицания и комментарии. Он орудовал со своими аппаратами. И громкоговоритель начал снова. Но теперь это были непонятные для профанов резкие модуляции аппарата Морзе. С карандашом в руках режиссер записывал в блокнот.
— Еще призыв. С норвежского транспорта[3] «Осло», — объявил он наконец.
Потом по другой волне звук, подобный детскому рожку, прогнусавил:
— Еще одна потеря. Морской пароход «Св. Анна» из Пэмполя…[4].
Потребовалась вся настойчивость его жены, чтобы оторвать «беспроволочника» от его страсти и напомнить ему о требованиях гостеприимства:
— В сущности, конечно, мы это скоро узнаем из передачи Эйфелевой башни…
И, повернувшись к нам в кресле, он воскликнул:
— Ах, какое несчастье, что передача картин на расстояние находится еще в зачаточном состоянии. Я уверен, что лет через десять будут существовать аппараты, которые дадут возможность у себя дома, в Европе, видеть зрелища, которые «накручиваются» там, в Атлантическом океане, за три тысячи: километров. Это должно быть чудовищно восхитительно!..
— Вы хотите сказать, ужасно, — проронила Фредерика. Мало ли — в ожидании передачи картин на расстояние — этого простого сообщения о происходящих в эту самую минуту несчастьях, чтобы заставить содрогнуться наши сердца?
— Сколько вдов, сколько сирот! — сочла своим долгом театрально протянуть «Звезда».
— Да, — комментировал я, — Теперь, благодаря радио, вся земля вибрирует в унисон. Пятнадцать лет тому назад эта катастрофа взволновала бы нас гораздо меньше, потому что мы узнали бы о ней по газетам лишь через три-четыре дня. Жизненный ритм нашей планеты ускорен, и человечество все больше и больше блокируется, образует единый организм, трепещущий от одних и тех же реакций.
— Вы забываете войну, дорогой коллега, — иронически заметил швейцарец, — ваш «блок» не однороден. Народы непримиримы, обладая различной чувствительностью…
Хозяйка дома не дала мне возразить, она ненавидела даже самые учтивые споры, — и перевела разговор на первоначальную тему.
— Во всяком случае, это уже кончено, циклон истощит свои силы, рассеется, исчезнет…
— Гм! Ты оптимистка, Сиена, — заметил Жолио. — Циклон может еще уничтожить не мало судов, находящихся в пути, прежде чем докатится сюда… как все бури Атлантики. Но это не основание, чтобы не завтракать. Давайте садиться за стол; мы дойдем до кофе к тому времени, как башня сообщит нам продолжение.
За завтраком перешли на иные темы. Вслед за закусками принялись за тюрбо[5], и наступил молчаливый отдых: вопрос о кораблекрушениях отошел в подсознание, заговорили о других вещах. Профессор и Жолио увлеклись спором о преимуществах европейского и американского кино, и даже «Звезда» немного оживилась.
Это давало мне наконец возможность обменяться несколькими словами с моей соседкой, очаровательной кандидаткой, которую, как и меня, не интересовала затронутая тема. Но к чему приводить здесь наши слова? Банальные и холодные для всякого постороннего слушателя, они служили лишь простой поддержкой той чудесной интимности, которая возникла между нами. Глаза мои отвечали в тон ясной доверчивости, о которой говорили мне синие глаза, окаймленные черными ресницами. Чувствуя, что, находясь с ней рядом, я как бы погружаюсь в блаженство, я понял, что любовь только что соединила навсегда наши скрытые магнетические силы. Я спросил — какие ее любимые духи.
— «Ремембер», — ответила она с улыбкой. — Название немного странное, но я очень люблю этот запах. Он вам нравится?
— Он напоминает мне аромат чудного летнего дня на море, — прошептал я с благоговением. Солнце, играющее на песке, и соленую свежесть… Запах, мучительный и глубокий.
Она бросила на меня взгляд, полный бесконечной нежности; губы ее приоткрылись для ответа.
Но она не успела ответить. В эту самую минуту послышался подземный гул, глухой и продолжительный, как сильный громовой раскат; зазвенели стекла, стены задрожали, как если бы тяжелый грузовик проехал мимо дома. А вилла была совершенно изолирована в парке на краю утеса, в пятидесяти метрах от дороги.
— Землетрясение! — воскликнул я, вспомнив то, которое я пережил некогда в Италии.
Не знакомые с подобными; феноменами, остальные собеседники переглядывались скорее с удивлением, чем с тревогой.
— Да ну, дорогой коллега, вы грезите! В этих краях, никогда не бывает подземных толчков, — заметил базельский профессор презрительным тоном.
— Все же было бы благоразумнее выйти на открытое место, — возразила «Звезда», не двигаясь с места.
Несколько минут мы, готовые встать из-за стола, оставались начеку, с салфетками в руках. Но толчок не повторился, и мы устыдились своего волнения.
Первым зазвучал свежий смех юной кандидатки. Я восхищался ее откровенностью:
— Вы меня напугали, господин Маркэн.
— Я в отчаянии, сударыня, и прошу простить меня. Но мне действительно показалось, что я узнаю симптомы, предвещающие подземные толчки. Я был в Неаполе в 1912 году, когда там было легкое землетрясение, и там произошло совершенно то же, что мы только что испытали здесь.
Жолио посмотрел на часы.
— 13 часов 55 минут. Через пять минут башня, быть может, скажет нам, что случилось. Если угодно, перейдем на веранду. Кофе подано.
Но мы были разочарованы. Радио говорило лишь о циклоне, который разрастался, и о новых кораблекрушениях.
«Точное число нам неизвестно, потому что сообщение по кабелю и по радио с Северной Атлантикой прервано. Имея в виду траекторию феномена и быстроту его передвижения, метеорологическая станция предвидит сильную бурю у наших берегов Атлантики и Ла-Манша на сегодняшнюю ночь или завтрашнее утро. Судам, находящимся в настоящее время в море, предлагается укрыться в ближайшие порты… На воздушных линиях Париж — Лондон и Париж — Шербург ближайшее отправление аппаратов отменяется».
Комментарии возобновились. Но я лишь рассеяно прислушивался к ним: шестнадцатичасовой «скорый» должен был увезти меня в Париж, а мне надо было еще заехать домой в Булонь, чтобы забрать вещи. Режиссер предоставлял в мое распоряжение автомобиль; мне нельзя было терять ни минуты.
