VII
— Хали рахсакъ, эфенди (подыми голову, господинъ)! таинственно прошепталъ мой Османъ, увидя что я погрузился въ мечтанія, остановивъ своего скакуна у самаго берега Мертваго Моря, соленыя струи котораго лизали ноги моего коня. Подыми голову и посмотри хорошенько направо. Шатеръ Франка раскинулся надъ водой; заѣзжій Франкъ пришелъ посмотрѣть на тѣни Бахръ-эль-Лута.
Я взглянулъ по тому направленію куда указывалъ Османъ, и взглядъ мой упалъ на бѣлое пятнышко показавшееся на темно-желтомъ фонѣ предгорій, близко подошедшихъ къ берегу моря. Несомнѣнно было что какой-то европейскій путешественникъ расположился шатромъ неподалеку отъ насъ, не боясь зловредныхъ испареній изъ озера Лота.
Солнце жгло невыносимо наши головы, жгучій вѣтерокъ вырывался изъ горъ, изсушая наши губы; во всемъ тѣлѣ чувствовалась истома, а внутри все сильнѣе разливался жаръ. Не прошло и получаса нашей скачки по берегу моря, какъ мы достигли приманившаго насъ шатра. Два Араба-проводника суетились предъ нимъ, стряпая какое-то кушанье на небольшомъ костеркѣ; четверо коней лежали неподалеку въ какой-то тягостной истомѣ, а самъ хозяинъ вышелъ впередъ чтобы привѣтствовать насъ.
Сухой, черномазый, юркій небольшой человѣкъ, одѣтый во всемъ бѣломъ, съ пробковымъ шлемомъ на головѣ и двумя револьверами за поясомъ, шелъ на встрѣчу къ намъ, махая своимъ пестрымъ платкомъ. По мѣрѣ его приближенія жесты становились дотого энергичными что можно было думать будто незнакомецъ хотѣлъ выразить ими что-то важное, не похожее на простой привѣтъ. На всѣ эти знаки я отвѣчалъ также издали, приподнимая козырекъ своей фуражки и понукая своего взмыленнаго коня. Едва я успѣлъ поровняться съ шедшимъ на встрѣчу незнакомцемъ, живая, быстрая какъ потокъ, французская рѣчь оглушила меня звономъ трескучихъ фразъ, на которыя невозможно было отвѣчать.
Не прошло и пяти минутъ, мы уже были такъ знакомы какъ будто видались много разъ. Ничто такъ не сближаетъ людей какъ встрѣча вдали отъ общества, на привольи широкой пустыни. Пижо былъ одинъ изъ тѣхъ европейскихъ туристовъ которые изъ любви къ искусству, не задаваясь никакою особою цѣлью, колесятъ міръ во всѣхъ направленіяхъ, проникая часто въ самые потаенные уголки его, рискуя подчасъ самою жизнью. Не давая часто себѣ самому отчета, не вникая даже въ смыслъ самаго влеченія, такой человѣкъ вѣчно находится въ пути, находя въ этомъ какое-то особое счастье, понятное лишь тому кто испыталъ на самомъ себѣ нѣчто подобное. Какое-то роковое: иди! гонитъ его постоянно съ мѣста на мѣсто, съ энергіей превосходящею самыя физическія силы, подобно тому какъ оно гонитъ и паломника. Не ради идеи, а ради своей неугомонной страстишки, ради своего неудержнаго стремленія, такой туристъ переходитъ пустыни, восходитъ на горы, кружится по океанамъ, пропадаетъ въ лѣсахъ, подвергаясь массѣ лишеній, теряя иногда самую жизнь. Не изъ корысти, не изъ желанія отличиться, этотъ паломникъ своей страсти обходитъ міръ, не оставляя въ лѣтописяхъ землевѣдѣнія даже заглавныхъ буквъ своей негромкой фамиліи. Несмотря на это, подобный туристъ отдается своей страсти всецѣло; онъ живетъ путешествіемъ, вся жизнь его — арена безчисленныхъ хожденій, вся цѣль его — бродить, все его счастье не засидѣться на мѣстѣ. Обтекая міръ, нашъ туристъ не становится однако космополитомъ; нѣтъ, для него родина дороже всего, и къ ней одной стремится постоянно его сердце съ далекаго сѣвера и знойнаго юга; только на родинѣ чувствуетъ себя дома вѣчно странствующій туристъ; сюда онъ возвращается куда бы ни зашелъ, и отсюда уходитъ вновь когда вновь заслышитъ въ себѣ новое вѣщее иди!
Пижо путешествовалъ впрочемъ не совсѣмъ безъ цѣли; его quasi-научною цѣлью было собирать портреты хорошенькихъ женщинъ всѣхъ странъ и народовъ и записывать пѣсни сложенныя во имя любви. Коллекторъ прекраснаго не жалѣлъ ни средствъ, ни трудовъ для достиженія намѣченной цѣли; въ его альбомѣ накопилось уже до полуторы тысячи хорошенькихъ головокъ снятыхъ имъ самимъ въ разныхъ уголкахъ земнаго шара. Онъ путешествуетъ уже шестнадцать лѣтъ и побывалъ вездѣ кромѣ полюсовъ инеоткрытыхъ странъ; на тѣлѣ его есть слѣды кафрскаго копья, индійской стрѣлы, дубины Австралійца, туркменскихъ нагаекъ и двухъ пуль, изъ Бирмы и Іемена. Несмотря на это, веселый Французъ не тужитъ и думаетъ еще получить пулю отъ Бедуиновъ Заіорданья, куда онъ направляется на слѣдующій годъ. Просматривая оригинальную коллекцію г. Пижо, я замѣтилъ въ ней даже особаго рода классификацію, которую придумалъ хитроумный коллекторъ. Женскіе портреты въ его альбомѣ располагаются, вопервыхъ, по ширинѣ лица, вовторыхъ, по строенію носа, втретьихъ, по выразительности глазъ. Благодаря такимъ отличительнымъ признакамъ, красавица Шведка помѣстилась рядомъ съ Туркменкой, смуглая Испанка съ женщиной изъ Бирмы, хорошенькая русская головка вмѣстѣ съ узкоглазою Китаенкой и красавица Арабка съ первою звѣздой перувіанскаго полусвѣта.
Два путника сошлись вмѣстѣ на берегахъ Мертваго Моря; мой чернобѣлый навѣсъ сталъ рядомъ съ тонкою палаткой Француза; наши кони, подъ присмотромъ одного изъ проводниковъ г. Пижо, были отведены въ тѣнь чахлыхъ кустиковъ за версту отъ нашей стоянки, а мы оба рѣшились провести день и ночь на берегу Бахръ-эль-Лута чтобы на утро разойтись. Запасливый Французъ былъ въ изобиліи снабженъ провизіей, которую возилъ за собою на двухъ коняхъ, и потому устроилъ Лукулловскій обѣдъ въ честь гостя на берегу Мертваго Моря. Я не буду описывать цѣлаго ряда консервовъ, закусокъ и вина, которые появлялись словно по мановенію волшебнаго жезла, зажареныхъ индѣекъ и голубей, подававшихся на блюдахъ прикрытыхъ бѣлыми салфетками; для меня слишкомъ рѣзокъ и непривыченъ былъ контрастъ между тою обстановкой при которой ѣздилъ Пижо и тѣмъ абсолютнымъ отсутствіемъ комфорта съ какимъ приходилось путешествовать мнѣ. Что-то подсказывало мнѣ что между мною и г. Пижо лежитъ пропасть, которой я по крайней мѣрѣ не перейду. Путешественникъ и цѣлый ворохъ салфетокъ, человѣкъ носящій на тѣлѣ раны полученныя во время своихъ похожденій и эта утонченная для пустыни роскошь, — все это мало вяжется между собою. Даже мой Османъ замѣтилъ огромную разницу между мною и г. Пижо, находя невозможнымъ служить господину который возитъ куръ и вино за собою въ пустыню.
За сытнымъ обѣдомъ ивеселою болтовней мало-по-малу сгладилось первое впечатлѣніе произведенное на меня г. Пижо, и мы, разказывая другъ другу о своихъ похожденіяхъ, подъ покровомъ двойной парусинной палатки, провели самое тяжелое время въ Іорданской долинѣ, когда прямые лучи солнца падаютъ почти отвѣсно на голову и причиняютъ нерѣдко удары даже привычнымъ Бедуинамъ пустыни. Опустившись къ горизонту, солнце уже перестало озарять нестерпимымъ блескомъ металлическую поверхность моря; яркія золотыя краски сбѣжали съ его стально-сѣрой синевы, огромныя массы воды колыхались медленно и лѣниво, словно вздуваемыя напоромъ подземныхъ силъ и огня. Черныя тѣни береговыхъ утесовъ легли по окраинамъ воды, какія-то бѣлыя птицы съ шумнымъ крикомъ понеслись черезъ море, перелетая съ горъ Іудеи на вершины Моавитскихъ скалъ; въ воздухѣ, насыщенномъ парами какъ будто стало свободнѣе, облачко, грѣха забѣлѣло гдѣ-то вдали, оживились полусонные Арабы; день очевидно началъ клониться къ вечеру. Вокругъ все было такъ тихо какъ бываетъ только въ пустынѣ…
