У Морозова, который большую часть своей жизни провёл за Полярным кругом, совсем не северная внешность. Рост подходящий, северный, но глаза мягкие, темно-карие, нет в них того отражённого льда, который холодит взгляд бывалого полярника. Север делает человека суровее, это по физике: от холода тела сжимаются — а Морозов сразу располагает к себе, словно ты чувствуешь, как передаётся тебе доброжелательность этого всегда уравновешенного человека. Ямочка на подбородке — верный признак чувства юмора — придаёт особую симпатию его улыбке. Я много слушал, как Дмитрий Николаевич разговаривает с людьми — кстати, он прилетел сейчас на Север проверяющим, для лётчиков начальство не из малых, — и вспоминал любимое изречение моего любимого Франса: «Дайте людям в судьи иронию и сострадание». Не ту иронию, которая убивает, и не то сострадание, которое унижает, а совсем другие, очень человечные и в то же время весьма далёкие от христианского всепрощения. К Морозову на Севере относятся с подчёркнутым уважением. Не как к начальству — мне случалось видеть, что куда меньше уважают начальство повыше Морозова, — а как к человеку. Однажды я обратился с большой просьбой к одному бескомпромиссному и властному товарищу. Едва я начал аргументировать свою просьбу, как товарищ меня прервал:
— Вас мне рекомендовал Дмитрий Николаевич, значит, ничего объяснять не надо. Сделаю всё, что смогу.
Проверяющих лётчики вообще боятся: от ошибок никто не гарантирован, а иные проверяющие из-за одной ошибки готовы перечеркнуть биографию пилота. Да, есть такие инспектора, которые за ошибку заставляют лётчиков расплачиваться профессией, инспектора, для которых «лучшее средство от перхоти — гильотина». Морозов не таков. Строгий и взыскательный, он находит другие способы воздействия, зная, что повысить мастерство штурмана можно только тогда, когда он остаётся штурманом.
В авиацию Дмитрий Николаевич пришёл в начале тридцатых годов по комсомольскому набору. Пожалуй, нет такого известного полярного лётчика, которому бы штурман Морозов не вычислял курс. Он побывал на всех — кроме первой, папанинской, — дрейфующих станциях, не раз ему случалось садиться и взлетать со льдин, на которые теоретически нельзя было сесть и с которых нельзя было взлететь. Он был среди тех, кто осваивал Антарктику, где условия работы для лётчиков — это часто никаких условий для работы, где ветер иной раз достигал такой силы, что его не смогли зарегистрировать приборы. Он много видел и пережил, его память зафиксировала самые интересные подробности полётов, вошедших в историю советской полярной авиации. Он научился читать историю льдины, глядя на неё с высоты птичьего полёта, и предвидеть её будущее. Обо всем этом Дмитрий Николаевич Морозов собирается поведать в книге, материалы для которой у него уже в значительной степени собраны.
ГЛАВНОЕ В ТВОРЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ
Я уже писал, что застал на Диксоне земляков-киношников. Их было трое: кинооператор Николай Генералов, директор картины Виталий Туюров и ассистент Игорь Куляко. К моему удовольствию, оказалось, что Морозов ещё в Москве был назначен ангелом-хранителем этой съёмочной группы, а раз она летит на полюс, то и я могу погреться под тёплым крылышком Дмитрия Николаевича. В ожидании погоды — на Диксоне, как и положено в этой аэродинамической трубе, была пурга — мы сидели в хорошо натопленном номере лётной гостиницы и беседовали на умные темы.
Киношники прилетели на Север снимать фрагменты для документального фильма о нашей стране. В этом фильме наряду со всем прочим желательно отобразить «Ургу» медведей, героику быта и ростки нового.
— Чтоб за душу хватало, — мечтательно сказал Туюров.
Я предположил, что за душу, безусловно, будут хватать эпизоды охоты знаменитого егеря Шакина на медвежат, а посему нужно срочно лететь на остров Врангеля. Если же Шакин медвежат уже отловил, можно будет заснять его рассказ о том, как он это сделал. Кроме того, на острове можно снять оленей, Серёжу Чернышёва и ту гору, с которой я скатился вниз во время пурги. Отлично будут выглядеть на экране также бухта Провидения, залив Креста, закрытый на замок буфет на мысе Шмидта и бивень мамонта, который висит на стене в моей квартире. В свою очередь, Дмитрий Николаевич посоветовал отснять кадры на мысе Челюскин, на Северной Земле, острове Котельном и…
— Вы нас не поняли, — тактично сказал Генералов, — мы сюда приехали не на три года, а на один месяц. А вы предлагаете нам программу именно на три года — это если работать в две смены.
— Зачем тогда терять время? — спросил Морозов. — Начинайте снимать здесь, на Диксоне.
— А плёнка? — тихо спросил Генералов.
— Что плёнка? — удивился Морозов.
— Поставим вопрос по-иному, — сказал Генералов. — Что, на ваш взгляд, главное в творческом процессе киносъёмки?
— Увидеть кадр, осмыслить его, найти ракурс, — перечислил Морозов.
— Главное — это монтаж, — припомнил я. — Если есть что монтировать.
— Вы оба не правы, — подытожил Генералов. — Что главное в творческом поиске, Виталий?
— Экономия материальных средств! — отрапортовал Туюров.
— А кто главная фигура творческого процесса? — тем же тоном продолжил Генералов. Здесь уже мы с Морозовым не сплоховали.
— Бухгалтер!
— Вижу, вы начали понимать специфику кино, — похвалил Генералов. — Ещё один правильный ответ — и вас можно посвящать в рыцари. Ив Кусто на свой изумительный фильм о подводном мире израсходовал 120 тысяч метров плёнки; из них в картине, купленной всеми странами, осталось менее двух тысяч. Как по-вашему, что Ив Кусто получил бы за этот фильм на нашей студии?
— Премию? — робко предположил я, смутно сознавая, что говорю что-то не то.
— Строгий выговор! — хладнокровно сказал Генералов. — Думаю, что с занесением в личное дело. Потому что бухгалтерию меньше всего на свете волнует, сколько стран купят фильм и сколько дохода принесёт он в конечном счёте. Зато её весьма интересует, уложилась ли съёмочная группа в прокрустову смету. Нам безумно хочется снять фильм, который, как тонко заметил Виталий, хватает за душу. Но, увидев интересный кадр, мы трижды подумаем, стоит ли его снимать. А вдруг не хватит плёнки на кадр ещё более впечатляющий?
Генералов, Туюров и Куляко обменялись грустными улыбками. Точно такую же улыбку я видел на лице моего друга кинооператора, когда он вернулся с Камчатки: специальной плёнки Володе дали в обрез, и он не смог заснять ночью спасение экипажа погибающего в море судна. Зато телевидение сэкономило минимум на десять рублей материальных ценностей.
