Мой хронометр тоже не работал, оставаясь лежать в прекрасном двойном футляре. Он был совершенно новым, и я никак не мог догадаться, что с ним приключилось. Специальная служба Перуанского флота проверяла его в течение десяти дней и нашла, что прибор превосходен. Вместо хронометра мне пришлось пользоваться для своих навигационных счислений обыкновенными карманными часами, и я надеялся, что они не испортятся. Кроме этих часов, у меня больше ничего не было. Для безопасности они были уложены в ящик и покоились там на куске мягкой материи, как драгоценный камень из царственного венца Тихого океана. Если что-нибудь случится с моим приемником или генератором (а я взял их с собой лишь для того, чтобы узнавать время), я не смогу вести плот.
Вчера ночью добрый час я старался поймать станцию, которая кодом и по радиотелефону круглосуточно передавала из Вашингтона точное восточное стандартное время, но добиться этого мне не удалось, так как каждую минуту я был вынужден выскакивать из каюты на палубу, чтобы управлять плотом. Сегодня я снова попытаюсь поймать эту станцию. Мне говорили, что самое подходящее для этого время — рассветный час. Клуб радиолюбителей Лимы оказал мне значительную помощь целым рядом разъяснений. Если мне не удастся поймать сигналы времени, чтобы проверить свои далеко не точные часы, придется прокладывать курс, сообразуясь только с широтой, определяя ее путем астрономических наблюдений в полдень, когда солнце в зените и часы не нужны. Именно так мореплаватели вели свои парусные суда, когда еще не было надежных приборов для определения времени. На плоту создавались прямо-таки первобытные условия.
У меня не было ни малейшей склонности к механике. Со времени отплытия из Кальяо я обнаружил множество всевозможных неисправностей, и всякий раз выяснялось, что это моя вина. Но я знал себя: мне не раз случалось стартовать не с той ноги и все же успешно приходить к финишу.
Днем и ночью «Семь сестричек» уверенно продвигались вперед, раскачиваясь во все стороны, погружаясь в пенистые волны, испытывая натиск ветров, и над нами непрестанно менялось лицо дня: гонимые ветрами, проносились облака, солнце то ярко светило, то пряталось за тучи; океан становился ярко-синим или принимал сероватые тона; он то ослепительно сверкал, то расстилался тусклой пеленой. Все время дул довольно сильный устойчивый и прохладный ветер.
«Семь сестричек» просто были созданы для борьбы с океаном. Они неустанно трудились, совершая движения, которые невозможно было предугадать. Они вполне могли бы мне сказать: «Мы будем держаться на поверхности, но ты сам крепко держись, если хочешь благополучно закончить путешествие. Смотри не разгуливай по палубе, не ухватившись руками за какой-нибудь надежный предмет». Иногда мне стоило немалых усилий поднести чашку к губам — она так и норовила ударить меня по носу, по ушам и промыть мне глаза горячей жидкостью.
Как коварно иной раз подкрадывались волны! С морем трудно заключить перемирие. Волна может захлестнуть вас на последней миле и покатиться дальше. Некоторые волны подкрадывались совсем как тени. Они издавали короткий стон, и внезапно над плотом разверзалась белая пасть. Но бальзовые деревья Эквадора смело неслись по морю, как будто уже давно изучили его на расстоянии, еще в те годы, когда росли в темных, дремучих, безлюдных лесах, порою поглядывая через головы своих соседей в сторону далекого Тихого океана и, быть может, мечтая о часе, когда, стройные и легкие, они искупаются в его водах и понесут на себе величавый белоснежный парус.
«Семь сестричек», почему я вас так назвал?
Знаете ли вы, что в небесах у вас есть тезка, в неизмеримой вышине, досягаемой для взора смертных, — Плеяды, обычно называемые «Семь дочерей», известные всем морякам? Так назвали их греки в честь семи дочерей Атласа. Эти звезды, должно быть, ждали, пока там, далеко внизу, на Земле, человек, озаренный их дивными лучами, что-нибудь создаст и назовет свое творение их именем.
«Семь сестричек», вы находитесь под защитой своих небесных сестер!
Тысячи плотов плавали по морям и океанам до вас, но вы не уступите самым лучшим из них. Я не раз видел, как вы ускользали от волн, готовых уже вас поглотить. Мы плывем навстречу ураганам, в те широты, где они зарождаются, и отлично знаем, что ждет нас впереди. И, если ураганы обрушатся на вас, вы одержите победу, хотя, вероятно, потеряете паруса, оснастку и каюту. Возможно, выживет и Микки. Быть может, и я уцелею, привязав себя к бревнам, и выйду живым из борьбы.
Перед отплытием я пытался застраховать свою жизнь в Лондонском страховом обществе Ллойд, но там отказались это сделать. Все думали, что я отправлюсь к праотцам. Корреспонденты крупного американского агентства печати сфотографировали меня в момент отплытия. Зачем? Чтобы иметь обо мне материал на случай, если я не вернусь, сказали они моей жене.
«Что ж, снимайте, снимайте, но он все равно вернется!» — ответила им Тедди.
Тут корреспонденты смущенно потупились.
«Они не знали тебя, Бил», — говорила она мне впоследствии.
А я сказал ей, что они не знали моих «Семи сестричек». Тогда я только верил в них, но теперь, день и ночь стоя у штурвала, я хорошо изучил эти бальзовые бревна, все время чувствовал их у себя под ногами; они двигались как живые, словно тюлени, рожденные для плавания в океане.
Глава X. Длинный Том следует за мной
10 июля. По навигационному счислению мое местоположение: 3°26′ южной широты и 88° западной долготы. Волны и ветер умеренные. Небо сильно затянуто тучами. По карте я определил, что мой плот находится в ста пятидесяти милях юго-восточнее острова Санта-Мария, самого южного из Галапагосских островов. Я намереваюсь обогнуть этот остров, держа курс на норд-вест-тень-вест.
Стадо дельфинов плыло за плотом, но мне ничем не удалось их приманить, и придется подождать, пока на плот залетят летучие рыбы. Великолепные дельфины длиной от трех до пяти футов, с золотистыми хвостовыми плавниками, стремительно носились вокруг плота, как голубые призраки. Иногда глаз даже не мог уловить их движения. Обычно они находились под плотом, но выскакивали из воды, когда что-нибудь привлекало их внимание. Иногда они плыли за кормой, причем более крупные — у самой кормы, а те, что помельче, — подальше от нее. Они отличались изяществом форм и движений, порой их тела отливали голубизной. Иногда дельфины исчезали, сливаясь с глубокой синевой океана.
В последнее время вблизи появились и акулы; одна из них особенно долго следовала за плотом. Я назвал ее Длинным Томом. Это был великолепный экземпляр длиной около девяти футов, коричневого цвета, с плавниками, окаймленными белой полосой. Длинный Том был похож на стратосферный самолет и плыл так близко от плота с правой стороны кормы у штурвала, что к нему, пожалуй, можно было бы дотронуться [?!]. И днем и ночью он находился около плота. Вначале его присутствие беспокоило меня, но потом я привык. Если бы я упал за борт, то не успел бы погрузиться в воду, как его зубы вонзились бы в меня.
