Сначала шли вдоль низменного побережья Ольского рейда выложенного накатанной галькой. Затем справа по борту возвысились обрывистые берега, прикрытые лишь сверху густой травой, корявыми лиственницами и ольховником. Насколько глаз хватало, а видно было до самого полуострова Старицкого, тянулись берега: то серые то пепельно-бурые, то желтые и даже красные. Миновали один кекур, стоящий в отрыве от берега, — Сахарную Головку, второй — Две Скалы. Одна скала поразила своей расколотой надвое вершиной. Была она похожа на человека, подносящего ко рту бокал.
С шутками, с прибаутками, с песнями пробежали одиннадцать миль. Заходить в залив Гертнера не стали: решили обогнуть весь полуостров Старицкого и войти прямо в бухту Нагаева. Цареградский направил вельбот круто на юг.
Миновали еще один заливчик. У его северного мыса поднималась из воды одинокая скала, очень похожая на скорбную женщину с печально наклоненной головой. У южного мыса этого же заливчика стояли три кекура, один другого меньше, как три брата. Это их, словно мать или сестра, провожала одинокая скала. Так показалось, Цареградскому, и он загорелся мыслью — написать картину «Сестра и три брата». Это будет первое полотно о диком и романтическом Севере!
Вельбот подошел к Трем Братьям. С голых черных скал сорвалась туча птиц, затмила солнце и оглушила своими криками. От Трех Братьев еще немного прошли на юг, но ветер здесь был покрепче — впереди открывалось море. Оставалось обогнуть еще один, самый южный мыс полуострова Старицкого и взять курс на запад, но встречь поднялись такие волны и так крепко ударили в нос и днище вельбота, что посудина завертелась и запрыгала на месте. Сильные гребцы сидели на веслах, но противный ветер нажал так, что весла в их руках, казалось, вот-вот переломятся.
— Не пройдем, — сказал Цареградский. — Будем поворачивать назад.
Усталые, мокрые, как мыши, они вернулись к Трем Братьям, зашли в безымянный заливчик и оказались в таком затишье, словно попали в иной мир. Сразу стало радостно и весело на душе. А подкрепились, так и совсем повеселели и безымянную бухтенку назвали Веселой.
Цареградский растянул гармошку своего «Фотокору», и все пожелали увековечиться на фоне морской глади, среди каменных, покрытых сизыми и зелеными лишайниками глыб. Увековечились.
Но велико было желание увидеть хотя бы краешком глаза бухту Нагаева. Валентин решил подняться на ближнюю сопку — она была и самой высокой на полуострове, — обозреть все вокруг и, возможно, полюбоваться бухтой. И он пошел. За ним Митя и все остальные.
По ключику, который прозвали Веселый Яр, сквозь заросли ольховника и кедровника продрались на пологую и голую седловину, потом прошли километра два по плоскому гольцу и, прыгая по серым базальтовым камням, забрались на самую вершину сопки. И отсюда открылась широчайшая панорама.
На юге расстилалось, сверкая, море с двумя голубенькими островками, похожими на облака. На востоке был виден весь Ольский рейд, и даже двуглавую церковку с домиками можно было рассмотреть в бинокль. На севере горы переваливались грядами: синие сменялись голубыми, голубые — белыми. А на западе, совсем рядом — в бинокль видна даже золотистая рябь, — светилась бухта Нагаева. Ее берега были обрамлены зеленью, и она показалась Валентину Цареградскому оазисом среди голубых барханов морской пустыни и синих гор.
Цареградский решил, что он придет на берега этой бухты попозже, придет с проводником, специальным маршрутом, обстоятельно обследует бухту, опишет и будет первооткрывателем и ее первым поселенцем.
А пока, пользуясь попутным ветром, нужно вернуться в Олу и на вельботе отправиться на восток, вон к тем видимым отсюда высоким синим горам, которыми любовались еще с парохода и которые манили к себе обнаженными складчатыми склонами. Там он наверняка найдет палеонтологические остатки, а может быть, и полезные ископаемые, то же золото, ради которого Билибин рвется на Колыму… А вдруг оно обнаружится здесь, в этих молодых складчатых горах…
Валентин скомандовал «всем на берег». Спустились — как шары скатились. Вышли из бухты Веселой, подняли парус, и вельбот, подгоняемый крепким ветром, понесло к ольским берегам.
В Оле пополнились продуктами. Вдруг и Юрий Александрович пожелал сплавать к заманчивым горам: ему порядком уже надоело обивать порог тузрика. С транспортом было туго, но что-то все-таки делалось, и можно потратить денек на осмотр гор.
Поплыли.
Погода на Охотском побережье изменчива. Ветер вдруг стих, парус пришлось опустить и сесть на весла. А вскоре с моря навалился такой густой туман, что не только те высокие горы, которые час назад были отчетливо видны даже с полуострова Старицкого, но и ольские берега, которых чуть ли не касались веслами, скрылись. Лодку будто накрыло матовым колпаком.
Туман был промозглый, леденящий, гребля не согревала. Плыли без шуток, без песен. Гребли и Билибин, и Казанли. Каждый час менялись, кто отдыхал — залезал под брезент. Лишь Цареградский бессменно сидел за рулем. Плыть было опасно. Валентин чутко вслушивался, как бьет прибой о невидимые в тумане прибрежные скалы и камни. По их шуму он старался определить, какие здесь берега — обрывистые или пологие. Там, где волна с грохотом ударяла в берег, Валентин брал мористее, но и далеко опасался уходить, держался берега, чтоб, как только заслышатся мягкие накаты волны, пристать и выйти на твердую землю.
Нервы были напряжены, и, может быть, поэтому он особенно остро примечал во мраке все красивое: светящиеся воронки, образующиеся от каждого удара веслом, призрачные сверкающие полосы от движения каких-то рыб или неведомых животных, рассекавших под днищем густую черную воду… И откуда это фосфорическое свечение?..
Вдруг Валентин услышал, что шум прибоя изменился — стал тише и мягче, осторожно направил вельбот к берегу и не скомандовал, а попросил:
— Потише ход, ребята…
Они опустили весла, притормозили. Нет, шум прибоя не усиливался, здесь берег явно пологий.
— Сейчас будем купаться, — пошутил Цареградский.
Геологи оказались на узкой галечной полоске. Перед ними высились темные скалистые горы, вершин которых в тумане не было видно. На берегу валялось много наносника… Собрали что посуше, разложили костер, обогрелись, обсушились, подкрепились, натянули брезентовую палатку. Она была на четверых, а залезла в нее вся семерка. Страшно усталые, спали без просыпу.
Утром тумана как не бывало. По глубокой узкой лощине, где шумел и пенился ключик, взобрались на высокую гору. Она и соседние сопки круто обрывались к морю, а в сторону материка полого переходили в равнину со множеством небольших озер. Одно из них было довольно большим. Прошли к нему, обследовали берега, попробовали воду и предположили, что это озеро, как и все остальные, лежит на дне бывшего моря. Скалистые горы у берегов очень молодые и навряд ли содержат полезные ископаемые.
