Французские художники тоже искали в Бретани архаику и исконное. И находили то, что до наших дней, наверно, сохранилось плохо. Той крестьянской, сермяжной жизни в курортных уголках Бретани теперь не найти. Морбиханский залив сейчас – это уютные, комфортабельные зоны отдыха, куда приезжают в отпуск или на выходные. Пляжи, достопримечательности, необычная природа – пышная, но как будто миниатюрная, все на размер меньше, чем вы носите, – все к вашим услугам. С тех пор, как Анатоль Франс осмеял Францию, рассказав историю о пингвинах, живущих на неизвестном острове в Морбиханском заливе, жизнь здесь шла без эксцессов.
Шушен – местную медовуху – тут как-то не очень жалуют. В баре города Ванн, что на юго-востоке полуострова, я попросил рюмку шушена. Бармен сначала удивлялся такому желанию, – давно никто не спрашивал этот напиток, – потом стал рыться под прилавком и, наконец, нашел запылившуюся бутылку. Открыли ее не вчера. Далеко не вчера. Со словами «шушен – так шушен» он налил мне один шот. Первый глоток не изменил мою жизнь, остальные тоже, хотя почувствовать на побережье Атлантики вкус, памятный по ресторану в новгородском детинце, что ни говорите, забавно.
В отличие от шушена бретонские блинчики пользуются широкой популярностью, причем по всей Франции. В Бретани я пристрастился к блинчикам с andouille и gidouille, колбасами из потрохов. Под местный сидр они идут за милую душу. Это сочетание соленого и сладкого характерно для североевропейского вкуса.
Из печальных историй, связанных с Бретанью, тут помнят о деле полковника Дрейфуса, эльзасского еврея, который по сфабрикованному обвинению в государственной измене был приговорен к заключению и заточен на острове Дьявола. Клевета была раскрыта, Дрейфуса оправдали, а этот процесс стал образцом антисемитской травли. В реннском краеведческом музее есть большая экспозиция об этой истории, на которой представлена редкая коллекция антисемитского декоративно-прикладного искусства: перчаточные куклы, изображающие героев процесса, трость с набалдашником в виде карикатурного портрета Дрейфуса, тарелки, расписанные сценой похорон Золя, выступившего на стороне полковника /ил. 62/.
| 62 | Антисемитский кич. Тарелка с карикатурой, высмеивающей Эмиля Золя, выступившего в защиту полковника Дрейфуса. Начало ХХ в.
Но это все дела давно минувших дней.
Теперь в какую глушь тут ни заберешься, все будет экзотично, комфортно и сыто-пьяно. Есть места, где главным градообразующим предприятием является лавка, торгующая зубными щетками и мочалками, но и туда несложно добраться на автомобиле. Вместо того, чтобы искать здесь заповедные заимки, лучше съездить на день в Мон-Сен-Мишель, где туристов видимо-невидимо, но все равно здорово вскарабкаться на вершину крепости и обозреть Ла Манш. Если повезет – попадете на отлив. Тогда сверху можно будет прочесть надписи на песке. Пишут разное. Бывает – о любви. Один, например, о Родине написал. Большинство надписей, между прочим, сделаны мужчинами. Вот ведь загадка, почему женщинам это меньше интересно? Есть рисунки, переполненные восторгом перед бытием: солнце, птица, самолет. Широко представлены эмблемы футбольных клубов. С большим чувством прорисованы смайлики и лайки. Доминирует в этом графическом полотне, раскинувшемся вдаль и вширь, символ жизнелюбия и плодородия – три заветные кириллические буквы невиданных размеров. Под ними мельче выведено латиницей «Chechnia».
Самый бретонский город – безусловно, Нант, имеющий к Бретани косвенное отношение. Сюда и сегодня можно приезжать, чтобы увидеть Францию, где что-нибудь да не так. Вроде это исторически не Бретань, но как раз тут был эпицентр бретонского нацизма. В местной крепости на экспозиции висят афиши погромных разгуляев в начале сороковых. Тут был один из главных колониальных портов Европы, но от портовой жизни мало что осталось. Ни тебе гудков лайнеров, отплывающих в дальний рейс, ни моряков, гуляющих по улицам, ни рынка, на котором продают много всякой всячины со всего мира. Сухопутный расчет одолел портовую романтику. Был тут остров в самом центре, плотно застроенный еще в старину частными и ведомственными домами. Лет сто назад русло реки, омывавшей его, засыпали и проложили улицу, на которой всегда много машин /ил. 63/. На бывшем мысу острова, в палисаднике, место сбора темных личностей – бездельников всех мастей: сидящих на пособии, бомжей с приветливыми грязненькими псами и дам с перекошенными улыбками. Андре Бретон и его товарищи обожали этот сухопутный остров – настоящую находку для Бюро сюрреалистских исследований. Горожане, впрочем, достопримечательностью его не считают. Вот если бы Луару засыпали, как Муссолини каналы Сфорца в Милане, – тогда совсем другое дело.
| 63 | Русло реки засыпали и на его месте разбили широкий бульвар
Грехи былой портовой жизни искупает мемориал жертвам колониализма – площадка на набережной, исписанная названиями колониальных портов /ил. 64/. Под ней бетонный погреб в стиле мрачных коридоров и ангаров «Еврейского музея» Либескинда в Берлине. Тут сделана выставка об истории работорговли. Когда-то огромные деньги Нант зарабатывал на продаже людей. Так что фантазии Жюля Верна, выросшего в Нанте, в самом деле очень сильно оторваны от реальности. В захватывающие путешествия из нантского порта отплывали корабли с оптовыми поставками аборигенов. Жюль Верн, впрочем, прямого отношения к этим делам не имел. Он служил в Амьене на посту муниципального руководителя культмассовой работы, опекал местный цирк, владел двумя кораблями и директорствовал в Академии. А вот Вольтер и Шатобриан не гнушались зарабатывать на работорговле, в те времена это считалось не слишком зазорным.
| 64 | Мемориал в честь упразднения рабства. Архитектор Дж. Бондер, художник К. Водичко. 2010
Набережная Луары хранит дух несуразицы. Дома на ней стоят старые, накренившиеся в разные стороны. В одном месте они то заваливаются назад, то вот-вот начнут падать на тротуар /ил. 65/. Со стороны кажется, что они возятся, толкают друг друга, отвоевывая себе немного места в тесноте. Убегая от Луары в центр города, улица начинается с двух старых домов: один завалился вправо и назад, вытянув окна в трапеции, упавшие набок. Другой будет падать в противоположном направлении. Крыша у него набекрень, угол улетает такой дугой, что при взгляде на эту танцующую архитектуру на душе становится торжественно и чудно. Один портье с распростертыми объятиями приглашает войти, откинув голову назад. Его двойник делает книксен, но запутывается в ногах и теперь галантно раскачивает передними конечностями, как разбуженный скелет из школьного кабинета биологии. Он виновато улыбается, сверкает солнечно фикса.
