Но гремит выстрел, сыплются сбитые дробью листья, и пораженный неожиданным грохотом глухарь срывается с места. Тяжело хлопая крыльями, он снижается почти до самой земли, но затем, выровнявшись в воздухе, летит над болотом. Был момент, когда Гаудик чуть было не поймал на лету глухаря. Он подпрыгнул, как мячик, но щелкнул зубами в воздухе и тотчас же с отчаянным воплем кинулся за глухарем по болоту.
От этого отчаянного вопля по моей спине пробежали мурашки. Экая, право, досада — как это я промахнулся! Не гожусь, наверное, для такой охоты. Руки дрожат, зубы мелкую дробь отбивают, патрона из ружья не могу вытащить. А лай оборвался где-то на болоте за корявыми соснами. Не успел, видимо, Гаудик вновь «посадить» птицу на дерево — подвели маленький рост и короткие ноги, не угнался пес за летящей птицей, потерял из виду добычу.
Наконец я все же вытащил пустой патрон и, вложив новый, поспешил в том направлении, куда убежал Гаудик. Не прошел и сотни метров, как слышу — снова лает Гаудик. Стал я подходить на лай собаки и вскоре опять увидел лесного великана на дереве. Только на этот раз глухарь уже не дразнил собаку, а сидел чутко, напряженно, перья плотно прижаты к телу. А Гаудик, умница, словно шар, под деревом катается, лает, визжит.
Выстрелил я во второй раз — убил птицу. Ломая сухие сучья, упала она под дерево, забила широкими крыльями.
«Умница ты этакая», — в восторге гляжу я на Гаудо. Сгреб я его в охапку, поднял и расцеловал его пушистую голову. А пес в ответ на мои ласки как зарычит да схватит меня за левое ухо, так кровь сразу и выступила. Растерялся я, выпустил собаку из рук, за укушенное ухо держусь.
А Гаудик бегает кругом, носом струи воздуха ловит. Побегал он так, пометался, глядь — и второго глухаря неподалеку поднял и вдогонку за взлетевшей птицей, как пушистый шар, укатился по болоту. Понял я тогда, почему Гаудик на мои ласки ответил такой злобой. Некогда ему было, хотелось и другую птицу не упустить. Чуял пес, что добыча близка, где-то рядом, а тут новый хозяин со своими нежностями лезет — работать мешает. Нашел тоже время…
Спустя полчаса убил я из-под моей новой собаки второго глухаря, потом в одного промахнулся. Пошли дальше, нашел Гаудо белку, потом рябчиков. Шутя я с ним охотился, легко, дичь будто сама в сетку лезет. Сетка все тяжелее и тяжелее становится, режет плечи, мешает подходить к дичи. Сбросил я ее на минутку, а когда нужно было положить в сетку новую добычу, никак не мог вспомнить, где же я сетку оставил. Лес кругом однообразный, примет никаких нет.
Объяснил я как мог собаке про свою беду. А Гаудо вроде как подсмеивается надо мной. Слушает, что я ему говорю, а морда такая плутовская. Все понял пес — видимо, раньше обучен этому был. Побежал сначала по ветру, потом метнулся в сторону и, поймав нужную струю воздуха, привел меня к сетке с дичью.
Вернулись мы в деревушку. Гаудик веселый, довольный, и утомления не видно, точно на охоте и не был. По дороге к дому загнал он на ворота кошку и давай на нее лаять. Только лает совсем по-иному, не серьезно, как на охоте, а балуясь, с озорством. После этой охоты все мои опасения рассеялись.
По своему нраву Гаудик оказался не пастухом, а настоящим охотником. Убедившись в этом, я решил приобрести собаку.
Вот мы и в Москве. Гаудик быстро привязался к моей семье. Все полюбили Гаудо за деликатность и веселый нрав. Даже непонятно было, откуда у полудикой собаки Севера могли взяться те навыки, которыми обладал Гаудик. Малышей он не трогал, позволяя им теребить себя за густую шерсть, но не любил ласк взрослого постороннего человека. Он держал себя независимо и сразу давал понять, что терпеть не может никакой фамильярности.
Если в квартире раздавался один звонок, значит, к нам пришли — надо встречать; два, три звонка Гаудика не интересовали — соседские гости его не касались. Когда все дома, в квартиру мог войти и выйти из нее чужой. Но если квартира пустая, Гаудик каждого встречал лаем, а уж если человек вошел, то назад его пес ни за что не выпустит. Все вещи в квартире для посторонних неприкосновенны — их нельзя трогать.
Брать в руки, переставлять с места на место любой предмет имели право только члены нашей семьи; посторонний же человек не должен ни к чему прикасаться руками. При этих условиях положение гостя оказывалось весьма затруднительным. Протянет кто-нибудь из посторонних руку, чтобы посмотреть любую вещь в нашей квартире, например лежащего на диване плюшевого медвежонка, и, неожиданно наткнувшись на пушистый мех собаки, отдернет руку обратно. И в тот же момент Гаудик вновь исчезнет под кроватью или в другой комнате и оттуда следит за поведением гостя. Ведь ему необходимо успеть появиться между вещью и рукой, как только рассеянный человек опять нарушит правила внутреннего собачьего распорядка. После ухода гостя Гаудик вздохнет свободнее и, как после трудного дела, отдыхает.
Когда семья садится за стол, Гаудик отправляется в другую комнату и терпеливо ждет, пока обед кончится. Он знает, что после обеда получит вкусные вещи.
Гуляя по тихой улице, можно побегать; по шумной улице, где проносятся автомобили, необходимо степенно идти у левой ноги хозяина. Маленьких котят обижать нельзя, однако блох у них искать можно. Взрослые кошки — это враги, но квартирные кошки хоть и кошки, но свои: пугать их можно, а трепать нельзя. Кошки двора и улицы, по понятиям Гаудо, вне закона. При случае можно драть их сколько угодно. Но даже на коварного врага — кошку — надо нападать только открыто.
Однажды я вышел с Гаудо во двор, а там стоит кошка — смотрит в другую сторону. Гаудик подошел к ней совсем близко, но кошка так была чем-то увлечена, что ничего не слышала. Подождав немного, пес ткнул ее носом в бок. Обернулась кошка да как выгнет спину и зашипит. Тут уж Гаудик медлить не стал и дал ей трепку. Он всегда смело бросался, не закрывая глаз, как другие собаки, хотя при схватке с кошкой очень легко потерять глаза.
Но как Гаудика раздражали наши домашние кошки — представить трудно. Нет у них, по-видимому, никаких строгих правил, а если они и существуют, то кошки могут от них отказаться при первом удобном случае. Главное же, Гаудик смотрел на всех кошек как на самых отчаянных воров, готовых украсть все, что пригодно в пищу. Живя, в общем, довольно мирно с нашей домашней кошкой, Гаудик неусыпно следил за ее поступками и при всякой ее попытке вскочить на обеденный стол или украсть что-нибудь съестное заставлял ее спасаться бегством в вертикальном направлении. Вот как-то я и был свидетелем одного из таких случаев. Удобно усевшись на кушетке, я читал книгу, порой бросая взгляд в соседнюю комнату. Мне была видна отсюда застекленная балконная дверь и проходящая под ней широкая цементная ступенька. В дни, когда наш истопник, видимо увлекшись своей деятельностью, создавал в квартире температуру, близкую к тропикам, хозяйки ставили продукты на цементную ступеньку под балконную дверь. Здесь было не так жарко. Вот и в тот памятный день, к которому относится мой рассказ, на ступеньке стоял кувшин с молоком и лежал большой кусок масла. Вначале он, видимо, был завернут в бумагу, но потом его развернули, и в тот момент он лежал совершенно открыто на квадратном куске бумаги, положенной на мелкую обеденную тарелку. Никому в голову не пришла мысль спрятать масло. Гаудик в отношении продуктов был безупречен и зорко следил за поведением других обитателей нашей квартиры.
