Скоро к нам прилетели остальные летчики: Молоков, Алексеев, Мазурук. Они привезли лебедку, палатку и Веселого.
Пес забегал по новому месту, стал шнырять носом, принюхиваться. Все смеялись:
— Веселый нюхает полюс.
Летчики разбили для себя легкие палатки. А мы поставили нашу большую, черную, ту самую, в которой жили под Москвой. Мы ее собрали, свинтили, обтянули парусиной, устлали шкурами, пристроили кухню, коридор, и получилось очень хорошо.
Кренкель пошутил:
— Симпатичная квартира, со всеми удобствами, в центре… Ледовитого океана.
Мы туда вселились и устроили новоселье. За палаткой шумела пурга, выл ветер, а нам было тепло и хорошо. Мы сидели у столика, ели вкусные вещи, вспоминали Москву, товарищей, родных…
— Не палатка, — хвалили наш дом летчики, — а настоящий «дворец советов»!
Около «дворца советов» стоял ледяной «дворец» радиостанции. Рядом замахал крыльями наш ветряк — «мельница». За ним стояли нарты с продуктами. Получилась целая улица. Рядом с палаткой развевалось красное знамя с портретом товарища Сталина.
Прошло шестнадцать дней. Все, кроме нашей четверки, стали собираться в обратный путь.
Я уговаривал:
— Не торопитесь, поживите еще. У нас хорошо.
— Нет, спасибо! Мы вас привезли, помогли устроиться; пора домой.
Они стали укладываться. Я ходил к летчикам и всё просил:
— Отдайте мне, что у вас лишнего. Вы скоро дома будете, а нам тут пригодится всё.
И они давали — кто сковородку, кто кастрюлю, кто ведро. А Мазурук подарил нам патефон и на красной крышке написал:
Кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
А если кто не хотел дарить, я грозился:
— Всё отберу, отпущу в одних трусах! Всё равно вам на юг ехать.
Ведь с полюса куда ни пойдешь, везде юг.
На прощальном обеде я говорил:
— Вы улетаете. Мы остаемся далеко от любимой родины. Но наши сердца всегда будут вместе с нашей страной, с большевистской партией, с народом.
Последние поцелуи, последние объятия.
Машины прошумели над нашими головами. Мы машем шапками:
— До свиданья, до свиданья…
И вот самолеты скрылись. Мы одни.
— Ну, братки, — сказал я, — зимовка начинается.
Кренкель надел наушники, Федоров стал смотреть в астрономическую трубу, мы с Ширшовым отправились к лебедке.
Работы было много.
Мы занялись «снежным» строительством. Из снега мы нарезали кирпичей и построили кухню. Из снега же сделали домик для научных занятий Ширшова.
Много возни было с продуктами. Мы разделили все наши запасы на три части и разложили в разных концах льдины. Если льдина расколется и один склад утонет или его раздавит, — не страшно! У нас останутся еще два. Продукты мы зарывали в снег, чтоб не портились. Но солнце разрушало наши «холодильники». Первое время оно не заходило совсем и сияло над нами без передышки. Ложимся спать — солнце, встаем — солнце. Всё время сплошной день. Мы только по часам узнавали: утро, вечер или ночь.
Солнце грело так сильно, что снег около бидонов с продуктами таял. А ведь там у нас была свежая рыба, свинина — того и гляди, протухнет! Давай перетаскивать наши запасы на новое место!
Мы впрягались в нарты и, как добрые кони, перевозили за один прием по двадцати пяти пудов груза. Скользко, мокро, то и дело спотыкаемся, падаем, но везем, подбадривая друг друга. Работа нелегкая, от такой работы глаза, как говорится, на лоб вылезали…
Вода донимала нас. На льдине стояли озера и моря. Мы плавали по ним в нашей надувной резиновой лодке.
В палатке было сыро. Одежда намокала. Просушить ее было негде. Сухого местечка не найти. Под ногами хлюпало. Но мы не падали духом, шутили, держались бодро. У нас был такой порядок: если у тебя на душе кисло, не подавай виду, крепись!
Около нашего «дворца» текла настоящая река. Я превратился в инженера и построил из досок мост.
Но «река» всё ширилась, подбиралась к палатке. Я решил соорудить канал. Взял пешню и продолбил во льду канаву — от палатки до трещины. Так я отвел воду от палатки.
Товарищи прозвали мою канаву очень важно: канал «Москва — Полюс».
Не всегда в полярный день светило солнце. Нередко оно затягивалось облаками, валил мокрый снег. Часто поднималась пурга, нашу палатку заносило снегом. Но мы на погоду не смотрели. Работали по семнадцати-восемнадцати часов в сутки.
Нам надо было многое узнать. Какой глубины океан у полюса? Что делается на дне? Какая вода в океане и куда она течет? Водятся ли в ней животные? Куда везет нас льдина?
Вопросов было много. Ответить на них можно было только после большого труда. И мы трудились.
Мы работали у лебедки. К концу стальной проволоки Ширшов прикреплял сетку, термометр и разные приборы. Всё это он опускал в прорубь, чтобы достать с самого дна воду. Груз долго добирался до морского дна. Потом мы крутили ручку лебедки и поднимали его. Это была очень тяжелая работа. Шесть часов подряд мы, сменяясь, крутили лебедку: пятнадцать минут крутят Федоров и я, пятнадцать минут — Кренкель и Ширшов. В самый лютый мороз от такой работы нам становилось жарко, мы раздевались чуть ли не до трусиков.
Зато мы узнали: глубина океана на полюсе четыре километра с четвертью. Это было, наше открытие. Раньше никто не знал глубины моря у полюса.
Петя Ширшов нашел в морской воде рачка-бокоплава, медуз и много других маленьких животных. Это тоже было наше открытие. Ведь раньше думали, что на полюсе никакой жизни нет. Ширшов разложил свои находки по банкам, склянкам и радовался.
Мы работали много. Зато спали потом, как убитые. Кренкель, который всегда дежурил по ночам, утром будил нас:
— Орлы, вставайте!
В ответ — могучий храп.
— Орлы, надо ж совесть иметь!
«Орлы» храпят как ни в чем не бывало.
Кренкель набрасывается на нас, как лютая тигра:
— Вставайте! Что я с вами церемониться буду!
Тогда мы вылезаем из спальных мешков. А Теодорыч ложится. Ведь он всю ночь не спал: сидел у радио и каждый час выходил смотреть, нет ли трещины, не надо ли переезжать на новую «квартиру».
Мы завтракаем и принимаемся за работу. Петя либо уходит к проруби на день, а то и на сутки, либо возится со своими скляночками. Без конца он что-то там разливает, переливает, взбалтывает, помешивает — точь-в-точь аптекарь!
А мы с Женей выходим на «улицу». Надо узнать, где мы находимся. Ведь мы не стоим на месте. Наша льдина потихоньку увозит нас от полюса, она дрейфует. Мы этого не замечаем, нам кажется, будто она стоит на месте. Женя Федоров наставляет свои приборы на солнце и объявляет «адрес»:
