участия в бесконечно разыгрываемом спектакле Вечного города и лишь бесстрастно наблюдала за ним со стороны. На мгновение мне почудилось, что Матрона-В-Окне – это и есть Венеция: старый, усталый и неподвижный город, что вынужден без конца созерцать одну и ту же веселую, но весьма поверхностную постановку, из которой он давным-давно вырос…
«В Венеции двуногие сходят с ума, покупая и меняя наряды по причинам не вполне практическим; их подначивает сам город. Вот почему люди, только попав сюда, оголтело атакуют прилавки. Окружающая красота такова, что почти сразу возникает по-звериному смутное желание не отставать, держаться на уровне. Город дает двуногим представление о внешнем превосходстве, которого нет в их природных берлогах, в привычной им среде. Вот почему здесь нарасхват меха, наравне с замшей, шелком, льном, хлопком, любой тканью».
Венеция – это большая барахолка, и была она барахолкой с самого начала. Выдающиеся произведения искусства и прочие духовные ценности всегда создавали здесь с одной целью: повыгоднее все это продать. Недаром Шекспир назвал свою комедию «Венецианский купец», а не, скажем, «Венецианский дож» или «Венецианский монах». Купец, торговец – ключевая фигура города, где главная цель существования – максимальная нажива. К слову сказать, ростовщик Шейлок из шекспировской комедии жил в еврейском Гетто, а находится оно в районе Каннареджо, в пяти минутах ходьбы от нашего отеля. Так что мы имели возможность пройтись наяву по некогда презираемому венецианцами закрытому кварталу, где хаживали герои бессмертной пьесы Шекспира. И сегодня там на площади у фонтана сидят венецианские евреи, похожие на воронов благодаря своему черному одеянию и кипе на макушке. К счастью, изгоями их больше не считают, и они не обязаны подчиняться унизительным правилам, что придумало для них государство в Средние века…
Как и столетия назад, Венеция бойко торгует предметами роскоши, рассчитанными, прежде всего, на туристов, поток коих из года в год лишь увеличивается. Надо отдать венецианским мастерам должное: они продолжают создавать великолепные вещи исключительного качества.
На острове Мурано, родине стекла, по сей день производят вручную предметы интерьера (люстры, вазы, канделябры, зеркала) и ювелирные украшения – стоят они, правда, баснословных денег. Мы заглянули в выставочный зал, куда безденежная туристическая шваль вроде меня даже не заглядывает: уж слишком серьезные там ценники. Одна невероятная люстра, в струящихся подвесках которой, казалось, одновременно преломлялся свет солнца, луны и всех звезд во вселенной, стоила восемнадцать тысяч евро – и это учитывая тридцатипроцентную скидку.
Остров Бурано на протяжении веков славится тончайшим кружевом. Развешанные по стенам магазинчиков ажурные салфетки, скатерти, полотенца и постельные комплекты – зрелище, безусловно, захватывающее. Да и сам остров – весьма колоритное местечко. Там каждый дом выкрашен в индивидуальный цвет: желтые, красные, зеленые, сиреневые здания тесно жмутся друг к другу, а их перевернутые двойники отражаются в зеркальной поверхности каналов. От этого город с домиками в два-три этажа кажется сказочным и почти игрушечным. История гласит, что изначально Бурано был рыбацким поселком и здания уже тогда красили в разные цвета – якобы для того, чтобы рыбаки, возвращаясь из моря, могли отыскать свое жилище. Эта традиция закрепилась, и государство яростно принялось ее охранять, поэтому сегодняшние владельцы не имеют права перекрашивать собственные дома иначе как с письменного разрешения властей. Ничего не поделаешь, венецианские власти всегда любили доводить традиции до полного абсурда…
Принято считать, что вся Венеция – это театральные подмостки, поэтому многие постановщики популярной пьесы под названием «купля-продажа» выбирают для действа декорации поэффектнее. Иногда вещи продаются там, где их меньше всего ожидаешь увидеть.
На острове Торчелло мы заглянули в одну маленькую забегаловку. Там стояло всего четыре обеденных столика, зато стены были увешаны гобеленами с видами Сан-Марко и прочими достопримечательностями Вечного города. На полках стояли в ряд диванные подушки с вышитыми карнавальными масками, а на черных бархатных щитах красовались белоснежные салфетки из буранского кружева. Под товар приспособили даже деревянную лестницу, что вела на второй этаж: на плечиках, прикрепленных к перилам, висели стильные вещи дамского гардероба с элегантными ценниками. Я не удержался, купил здесь небольшой гобелен «под старину» и миниатюрную подушечку, на которой была вышита люрексом венецианская красавица.
Однако самой неожиданной торговой точкой оказалась бывшая церковь, знаменитая тем, что в ней венчали (а может, отпевали) Антонио Вивальди. Сегодня в храме идет бойкая торговля музыкальными инструментами и компакт-дисками с классическими хитами. Словно божье благословение, из-под сводов церкви на людей льются звуки произведений Вивальди: гениальный венецианец знал, что за хорошую музыку не грех хорошо заплатить, поэтому наверняка одобрил бы торговлю музыкальными шедеврами в святых стенах…
***
«Вода похожа на нотные листы, по которым играют без перерыва, которые прибывают в партитурах прилива, в тактовых чертах каналов, с бесчисленными облигато мостов, не говоря уже в скрипичных грифах гондол. В сущности, весь город, особенно ночью, напоминает гигантский оркестр, с тускло освещенными пюпитрами палаццо, с немолчным хором волн, с фальцетом звезды в зимнем небе».
Несомненно, Венеция музыкальна в той же мере, в коей музыкально само море – породившее этот город, воспитавшее его и сообщившее ему ритм своего загадочного существования. Музыка начинается, едва мы ранним утром покидаем гостиничный дворик. Необыкновенно прозрачный воздух вибрирует от наполняющего его острого аромата моря, и эта радостная вибрация тут же передается мне, заставляя еле заметно дрожать изнутри в предчувствии новых ощущений от знакомства с городом. Эту дрожь можно сравнить разве что с колебанием гитарной струны, к которой едва прикасается рука музыканта: звук от касания еще не слышен, но уже можно уловить тень чуть изменившегося настроения, зарождение особой атмосферы.
Ты идешь по набережной и краем глаза ловишь неустанное движение воды в канале. Твое тело поневоле подхватывает расслабленный ритм этого движения, и ты незаметно для себя принимаешься раскачиваться изнутри в такт древней мелодии моря. К этому ритму внезапно присоединяется новый, рожденный гулким звуком далекого колокола. Твое безмятежное внутреннее раскачивание чуть сбивается, на миг замирает, но тут же настраивается на новый ритм и благодаря ему нарастает, становится шире – ты начинаешь вибрировать уже на волне целого города, где жизнь приходит в движение после ночного покоя.
Пройдя до конца пока что немноголюдную набережную Каннареджо, мы сворачиваем налево и попадаем в оживленную суету торговой улицы с овощными, фруктовыми и рыбными лотками. С головой окунаемся в музыку венецианского диалекта, вобравшего в себя и мягкий звук воды, что лениво плещется у набережной, и рокот волн, бьющихся о скалы в открытом море. Однородный ритм воды и колокольного звона, определявший до сего момента твое размеренное, неторопливое движение, поглощается аритмичным биением пульса этого места. Как невозможно расписать
