Маринка посмотрела на меня, словно хотела убедиться в том, что сейчас это самое разумное и необходимое, и ответила:
—Ну ладно.
Она осторожно прислонилась спиной к моей груди и начала рассказывать. От волос Маринки, касавшихся моего лица, исходил какой-то знакомый мне аромат. Где я его встречал? Вспомнил. Там, внизу, когда мы шли по косогору, заросшему редкой травой, я ощутил сильный запах голубых цветов. Я еще спросил тогда Маринку: «Что это за цветы?»— «Лаванда». Значит, Маринка, моя свои волосы, добавляет, наверное, к воде отвар лаванды.
—Раньше Балаклаву называли Симболон,— слышал я певучий голос Маринки.— Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра.
Как я хотел обнять Маринку, эту маленькую царицу моего сердца. Она рядом со мною, касается моей груди. Стоит только сделать небольшое движение рук — и она в моих объятьях. Но я хорошо знаю и другое: это движение было бы последним, я навсегда потерял бы Маринку. Мучительное состояние: быть так близко и в то же время так далеко. А Маринка, как горлинка, продолжала ворковать:
—И вот на это царство напали греки. Мужественно сражались жители Симболона против вторгшихся завоевателей. Но силы их день ото дня таяли. И когда в стане осажденных осталась лишь небольшая горстка защитников, один, самый сильный и мужественный юноша решил проложить мечом дорогу для Менатры и ее коня. Изнемогая от ран и истекая кровью, юноша крикнул: «Скачи, Менатра!» Конь царицы проскочил последнее кольцо неприятельских солдат и по козьим тропам устремился на Бабуган-Яйлу— самую высокую часть гряды Крымских гор.
«Милая моя сказочница,— думал я, слушая Маринку.— Ты рассказываешь мне легенду о спящей красавице— царице Менатре. Но разве ты сама не лучше любой красавицы?»
Маринка почувствовала, что я не очень внимательно слушаю ее рассказ, и поэтому сказала:
—Ты меня не слушаешь.
—Я сердцем слушаю тебя, Маринка. Хочешь, я слово в слово повторю то, что ты сказала.
—Ну так вот. Только Менатра достигла гребня прибрежной скалы, как предательская стрела из засады настигла коня царицы. Неверный шаг и— пропасть. На следующий день напротив места гибели Менатры в море появилась огромная скала в виде спящей красавицы. С тех пор эта легенда передается из поколения в поколение вот уже много веков. Красивая легенда, правда? — спросила Маринка и, не дождавшисответа, добавила:— Уже поздно. Мама будет беспокоиться.
—Я провожу тебя.
—Не надо.
—Маринка,— я взял ее за локти так же, как там, у ручья.
—Ой, смотри, звезда падает,— кивком головы показала Маринка в сторону моря.
Я повернул голову, и в этот момент Маринка выскользнула из моих рук. Отбежав метров двадцать, она остановилась и сказала:
—Не приходи ко мне целую неделю. Я разберусь и тогда, может, сама тебя позову. До свидания.
Маринка повернулась и исчезла в винограднике. Я долго еще стоял на месте и смотрел в сторону тропинки, ставшей для меня теперь такой же близкой, как и дорога к родному дому.
Третьего мая вернулся на пост Демидченко.
—Ну, горные орлы, считайте— вам повезло. Доказал все-таки начальству, что без траншеи нам нельзя. Разрешили.
Слова его настоящая мякина, рассчитанная разве что на совсем неразборчивых людей. Ну кому непонятно, что выполнение любой боевой задачи, которая ставится перед воинским подразделением, начинается с создания элементарного инженерного сооружения— траншеи. Известно немало исторических примеров, когда пренебрежение этим военным правилом приводило к трагическим последствиям. Я почти уверен, что Демидченко говорил командиру взвода, а может быть, и самому помполиту (как мы иначе называем политрука) о начатых нами саперных работах. Но говорил так, будто это его собственная инициатива, что над проектом инженерного сооружения он провел не одну бессонную ночь.
—Вот теперь,— обратился ко мне командир отделения,— когда начальство разрешило, можете размяться. А то вы, как застоявшийся конь. Не дай вам поупражняться, совсем от дела отвыкните.
—Артыст ды и тольки,— заключил Лученок, когда Демидченко ушел в радиорубку.— Зрабив так, быццам гэта пе твая, а яго иницыятыва.
—Да какая разница, Михась, чья это инициатива? Главное, чтобы дело не пострадало.
—Не, братка,— возразил Лученок.— Разница ёсць. Вернулся на площадку Демидченко.
—Кликните, чтоб все пришли сюда.
Собрались мы на бровке площадки. Демидченко долго и нудно говорил о своей поездке в штаб дивизиона, о том, что командование разрешило начать сооружение траншеи.
—А зачем нужно было обращаться с этим к начальству? — спросил Танчук.
—На все есть порядок,— ответил командир.
—Так мы ж только и будем знать, что ездить в штаб. Вот завтра, к примеру, нам нужно соорудить гальюн, отхожее место, значит. И что, опять к начальству за разрешением?
—Не умничайте, Танчук,— оборвал Демидченко.
—Вне строя я могу говорить все, что думаю,— огрызнулся Танчук.
Ничто так не выдает скрытого гнева командира, как зрачки и белые пятна. Зрачки его, и так узкие, становятся не больше булавочной головки, а пятна словно покрываются инеем. Демидченко промолчал и лишь еле заметно, словно нехотя, улыбнулся, ну что ты, мол, с него возьмешь? Я знал одного человека, который, если его заденешь, вот так же, бывало, нехотя улыбнется, кивнет в сторону головой, и вроде бы все забыто. А потом выясняется, что нет, затаилась в человеке злоба. И при случае так отплатит, что долго приходится помнить. В следующий раз такая улыбка уже леденит душу человека.
—Вы как хотите, а я пошел подавать личный пример,— сказал я и направился за саперными инструментами.
До заступления на вахту оставалось восемь часов. Час на обед, остается семь. А если учесть и перерывы на отдых, не более шести часов. Сколько удастся пройти за это время? Сказать невозможно даже приблизительно, потому что никто еще не пробовал вгрызаться в эту твердь. Впрочем, это не совсем так. Вгрызались и, притом основательно, и, может быть, не один раз. Но кто и когда оставил свой след на этом бородавчатом выступе планеты? Можно почти без ошибки сказать, что последний раз траншею рыли несколько десятилетий тому назад, точнее, перед Крымской войной. Маловероятно, что фортификация начала сооружаться уже после высадки союзнических войск в Крыму. Для этого попросту не хватило бы времени. Да и металлический мостик в то время был бы уже ни к чему, так как опасность грозила больше с суши, чем с моря. Но если вопрос о сроках строительства этого укрепления более или менее ясен, то совсем ничего неизвестно, кто и когда окапывался здесь в более ранние времена. Хотя почему неизвестно? А греческие завоеватели? Разве не они когда-то населяли прибрежные районы Крыма? Разве не они вели потом бесконечные войны с племенами, волнами накатывавшимися со стороны степей полуострова? И разве не об этом свидетельствуют молчаливые руины древних генуэзских башен? Молчит история. Она, как человек, хорошо помнит, что было вчера, хуже, что было несколько лет тому назад и почти совсем ничего не помнит о событиях в раннем детстве.
