Жилище мальчика оказалось маленьким домиком из четырех комнат, его мать — добрая душа! — дала нам к ужину горячей копченой ветчины, и мы доели все пять фунтов без остатка, а после пирог с вареньем и два чайника чаю, а после мы легли спать. В комнате имелось две кровати; одна — походная кровать в 2 фута 6 дюймов, в которой спали мы с Джорджем, причем связали себя друг с другом простыней, чтобы не выпасть из нее; а другая — кроватка мальчика, целиком предоставленная Гаррису, которого мы застали поутру с торчащими наружу двумя футами голых ног, и Джордж и я повесили на них полотенца, принимая ванну.
Когда мы в следующий раз попали в Дэтчет, мы уже не так воротили нос от гостиниц.
Возвратимся к настоящей нашей прогулке. Ничего волнующего не произошло, и мы беспрепятственно пробуксировали лодку почти до Обезьяньего острова, где остановились и позавтракали. Мы достали к завтраку мясо, а потом заметили, что позабыли взять с собой горчицы. Не думаю, чтобы когда-либо во всей своей жизни до или после мне так хотелось горчицы, как хотелось ее в этот раз. Вообще я не гоняюсь за горчицей и даже почти никогда не ем ее, но тут я готов был отдать за нее целые миры.
Не знаю, сколько может быть миров во вселенной, но всякий, кто принес бы мне в эту минуту ложечку горчицы, получил бы их все до одного. Такой уж я всегда бесшабашный, когда мне хочется чего-нибудь, чего я не могу получить.
Гаррис объявил, что также отдал бы миры за горчицу. Хорошая была бы штука для всякого, кто подвернулся бы тогда с банкой горчицы; он обеспечил бы себя на всю жизнь.
Но нет, шалишь! Более чем вероятно, что и я и Гаррис оба пошли бы на попятный, однажды заполучив горчицу. Мало ли делаешь неразумных предложений сгоряча, но, разумеется, когда одумаешься, поневоле видишь, что они до нелепости несоразмерны стоимости требуемого предмета. Мне пришлось слышать, как один человек, поднимаясь на гору в Швейцарии, говорил, что отдал бы весь мир за стакан пива, а потом, когда дошел до трактирчика, где торговали им, поднял скандал, потому что ему выставили пять франков за бутылку. Уверял, что это позорное вымогательство, и написал по этому поводу письмо в «Таймс».
Это отсутствие горчицы нагнало на лодку какой-то мрак. Мы съели говядину молча. Жизнь казалась пустой и неинтересной. Мы вспоминали о счастливых днях детства и вздыхали. Однако мы несколько оживились за яблочным пирогом; когда же Джордж вытащил со дна корзины банку с ломтиками ананаса и выкатил ее на середину лодки, мы почувствовали, что жизнь, в конце концов, чего-нибудь да стоит.
Мы очень любим ананас — все трое. Мы посмотрели на картинку на крышке, вспомнили о соке, улыбнулись друг другу, а Гаррис заранее приготовил ложку.
Затем мы принялись искать нож для вскрытия жестянки. Мы все перевернули в корзине. Вытрясли саквояжи. Вытащили доски на дне лодки. Мы перенесли все на берег и перетрясли там. Ножа для вскрытия консервов не оказалось.
Затем Гаррис попытался открыть жестянку перочинным ножом, сломал нож и сильно порезался, а Джордж задумал управиться с помощью ножниц, ножницы взлетели кверху и чуть не выкололи ему глаз. Пока они перевязывали свои раны, я сделал попытку пробить в жестянке дыру острым концом багра, но багор соскользнул, а сам я полетел в жидкий ил между лодкой и берегом, а жестянка, в полной своей неприкосновенности, упала на чашку и разбила ее.
Тут мы все пришли в неистовство. Мы вынесли эту жестянку на берег, и Гаррис сходил на поле за большим острым камнем, я же возвратился в лодку и притащил мачту. Джордж держал жестянку, Гаррис приставил к ее верху острый конец камня, а я взял мачту и поднял ее высоко в воздух и, собрав все свои силы, ударил ею.
Если Джордж на этот раз остался в живых, этим он обязан своей соломенной шляпе. Она доныне хранится у него (то есть то, что от нее уцелело, конечно); и в зимние вечера, когда трубки зажжены и друзья рассказывают небылицы о пережитых ими опасностях, Джордж приносит ее показать, и потрясающая история заново повторяется, каждый раз с новыми преувеличениями.
Гаррис отделался обыкновенной резаной раной.
Тогда я принялся за жестянку в одиночку и молотил ее мачтой до полного изнеможения тела и духа, после чего она перешла к Гаррису.
Мы расплющили ее; снова привели в прежний квадратный вид; придавали ей все известные в геометрии формы, но проделать в ней отверстия не смогли. Тут Джордж взялся за нее и смял ее в столь странную, столь зловещую, столь неземную в диком своем безобразии форму, что нам стало страшно, и мы отбросили мачту. Затем мы все трое уселись в кружок на траве и стали смотреть на нее.
Поперек крышки виднелась большая царапина, походившая на глумливую усмешку. Вид ее привел нас в ярость. Гаррис ринулся на жестянку, схватил ее и забросил на самую середину реки, а мы проводили ее погружение проклятиями, после чего вскочили в лодку и гребли, не останавливаясь, до самого Мэйденхеда.
Сам Мэйденхед чересчур вульгарен, чтобы быть приятным. Это излюбленное место речного франта и его чересчур разряженной подруги. Мэйденхед — город показных гостиниц, находящихся преимущественно под покровительством балетных танцовщиц. Это также дьявольская кухня, из которой выходят демоны реки — паровые катера. Какой-нибудь герцог из «Лондонского великосветского журнала» непременно должен иметь «усадебку» в Мэйденхеде, и сюда также обычно приезжают обедать героини трехтомных романов, когда им вздумается кутнуть с чужим мужем.
Мы быстро миновали Мэйденхед, затем замедлили ход и не спеша прошли величественные места за Боултерским и Кукэмским шлюзами. Кливлендский лес до сих пор еще красовался в изысканном весеннем наряде и возвышался над водой одной бесконечной гармонией сливающихся оттенков зелени. С ее однообразной красотой это, пожалуй, очаровательнейшая часть реки, и мы медленно и неохотно увели свою лодчонку из этого приюта безмятежного покоя.
Мы остановились перед шлюзом, как раз внизу Кукэма, и напились чаю, а к тому времени, как мы миновали шлюз, уже наступил вечер. Поднялся резвый ветерок, к величайшему нашему удивлению, попутный: обыкновенно на реке ветер бывает противным, куда бы вам ни требовалось плыть. Отчаливая поутру, чтобы провести день на воде, вы узнаете, что ветер противный, и долгое время работаете веслами, размышляя о том, как будет легко возвращаться под парусом. А тут, после чая, ветер поворачивает, и вам приходится что есть сил грести ему наперекор всю обратную дорогу.
Если вовсе позабыть взять с собой парус, тогда ветер будет попутным в оба конца. Ну, да что там! Ведь мир сей не более как искус, и человеку свойственна скорбь, как искрам свойственно лететь кверху.
