Рица, а ущелья кажутся похожими на тебердинские, домбайские.
Такие удивительные по своей схожести картины природы мне довелось наблюдать не раз. На самой границе с Индией я видела в джунглях лужайки с растениями типа вереска и живо представляла себе Прибалтику. Что же это такое? Тоска по родному и близкому или желание в новом находить знакомые черты?
И пусть Покхара чем-то напоминает знакомые края, все же она неповторима. Панорама, которая предстает перед глазами, незабываема. Она уникальна даже в Непале — я не оговорилась — даже в Непале, удивительные пейзажи которого поражают воображение.
В Покхаре мы пробыли два дня, а затем отправились на север, в горы.
Город мы покидали на такси, старой, разболтанной машине, которую нанял Дэниэл. Погрузили в нее наше походное снаряжение и, проехав несколько километров от общежития, оказались на окраине. Здесь кончалась долина Покхара. Таким образом, мы уже выехали не только за пределы города, но и долины. Машина остановилась — дальше дороги не было. Впереди возвышались горы.
То, что мы добрались до них на машине, помогло нам сэкономить силы и время для предстоящего тяжелого перехода. Теперь передвигаться придется только пешком.
Вытащив из машины рюкзаки, спальные мешки, фляги и зонт, мы расплатились с шофером и… пошли. Кроме личных вещей, мои спутники несли в рюкзаках продукты, миски и даже громадную черную сковородку местного производства, которую Умакант Мишра приобрел для предстоящего похода в Покхаре.
Мой груз был несколько легче. Когда мои друзья взвалили на себя (правда, с моей помощью) свои рюкзаки, а на них сверху еще и спальные мешки, я подумала, что они похожи на самых лучших шерпов-носильщиков.
Но уже через несколько часов пути мне стало совсем не до шуток. Спина с каждым шагом все больше и больше сгибалась под тяжестью рюкзака, ноги тряслись от усталости и напряжения. В это время мы шли по пересохшему каменистому руслу реки — одного из притоков Марди. Под ногами — огромные круглые камни вперемешку с острыми обломками пород, еще не обработанными бурными потоками воды.
Балансируя, мы перебираемся через маленькие ручейки — все, что осталось от стремительной реки (ручьи в период муссонных дождей то сливаются, то расходятся веером, то пропадают вовсе).
Очень трудно передвигаться по дну реки: ноги все время скользят по круглым камням, а острые больно ранят.
— Хорошо, что у нас есть запасная обувь, — радуется Умакант Мишра, а сам с сомнением посматривает на свои крепкие черные бутсы.
Он предусмотрительно прихватил с собой кеды. Мы с Дэниэлом переглядываемся. Если учесть толщину подметок у бутсов Мишры и кедов — моих и Дэниэла, то обновить новую пару обуви, по-видимому, придется не Мишре.
Откуда ни возьмись, возле нас появляются два человека с деревянными музыкальными инструментами — саранги (длинный гриф с округлой грушей на одном конце). Инструмент похож на кавказский саз. Гаине (бродячие музыканты) лениво водили смычками по струнам, извлекая какие-то жалобные звуки.
Гаине принадлежат к касте, которая с древности находилась на одной из нижних ступеней общества.
Кастовая система в Непале носит черты традиционной кастовой иерархии, так строго и четко разработанной еще в древней Индии. Да это не случайно: близкое соседство, долгие связи, общность индуистских догматов…
Традиционная структура индуистского общества выглядела в Непале так же, как и в Индии: 1) брахманы (жрецы); 2) кшатрии (военное сословие); махараджи, раджи, принцы и т. д. принадлежали к этой варне (касте); в Непале они именуются чхетри, 3) вайшьи (торговцы, ремесленники, купцы); 4) шудры (мелкий люд, прислуга).
Четыре основных класса. Каждый из них дробился на подклассы, особенно вайшьи и шудры. Формировались они по профессиональному признаку, а две последние социальные группы составляли активно действующих в производстве людей. Ткачи, портные, ювелиры, шорники, кузнецы, булочники, дхоби — стиральщики (слово «прачки» здесь не подходит, потому что издавна в Непале это была мужская профессия) и тысячи представителей других ремесел принадлежали к классу вайшья. Подметальщики, забойщики скота, люди «нечистых» занятий были шудрами.
Каждой профессии отводилось свое место на шкале варн. Так, столяры, плотники и кузнецы были выше других вайшьев, а дхоби и ювелиры стояли где-то далеко внизу.
В человеке ценились не его личные качества и не богатство, а принадлежность к высшей касте. Нищий брахман (а бывали и нищие брахманы, как в свое время беспоместные помещики или обанкротившиеся банкиры) считал себя оскверненным после, пусть даже случайного, общения с человеком низшей касты.
В Непале кастовая система, в целом сходная с индийской, имела ряд особенностей. Так, в иерархию каст, традиционно профессиональных, вписались касты, имеющие не профессиональную, а сугубо этническую основу. На вопрос о том, к какой касте он принадлежит, один непалец ответит, что он брахман, другой скажет, что он чхетри, третий назовется гурунгом, магаром или рай. Но и гурунги, и магары, и рай — это уже этнические группы, а не объединения по роду деятельности.
К тому же межкастовые отношения в Непале выглядят более мягкими и гибкими, нежели в Индии.
Вернемся, однако, к бродячим музыкантам. Два гаине не отставали.
— Неужели они пойдут с нами до Джомсома? — воскликнул Дэниэл.
— Если мы не дадим им «бакшиш», то, по всей вероятности, они так и сделают, — ответил Мишра.
— Путь у нас неблизкий, дорога трудная. Спели бы вы, братцы, что-нибудь веселенькое, — обратился Дэниэл к музыкантам.
Они посовещались между собой и тонкими, но сильными голосами затянули какую-то мелодию. Исполнив две песни, гаине выжидательно посмотрели на нас, всем своим видом показывая, что концерт окончен, а за билеты еще не заплачено. Мы дали им несколько рупий. Поднеся к лицу сложенные лодочкой ладони в знак благодарности, они исчезли так же внезапно, как и появились.
Видно, эти трубадуры берегли свои голоса…
И тут вспомнился мне другой гаине. Однажды я проводила экскурсию для работников нашего посольства по Долине Катманду. Во время остановки на отдых мы обратили внимание на одиноко стоящего в стороне гаине. Казалось, он так же, как и мы, любовался панорамой гор. Я подошла к нему и попросила спеть. Гаине охотно согласился. Он быстро настроил саранги и запел простую, но запоминающуюся мелодию. Он пел о несчастной любви. Пел долго и страстно. Песня захватила нас. Голос у певца был красивый, сильный. Закрыв глаза, он весь отдался пению. Песня была так длинна, что я устала от перевода. И хотя слова песни были теперь непонятны моим товарищам, но ритм, мелодия, голос и манера исполнения, абсолютно чуждые русскому слуху, заворожили всех. Когда
